В кабинете начальника штаба стоял гвалт. В клубящемся облаке табачного дыма офицеры бурно, с гоготом, обсуждали вчерашний конфуз с проститутками. Меня, как лейтенанта двухюзычика и прапорщика, в который раз заставляли повторять всю историю снова и снова. В северном гарнизоне на берегу Баренцева моря было не так уж много новостей и забавных случаев, заслуживающих внимания, чтобы во всех подробностях не посмаковать этот случай.

— Ну так лейтенант, кто же тебе всё-таки позвонил и сказал про девочек? — снова забасил начальник штаба Королёв — коренастый, широкоплечий человек среднего роста, которого, как говорится, было легче перепрыгнуть, чем обойти. Его рябое, вечно красное лицо было словно вырублено топором. У господа при его ваянии видно не хватило ни времени, ни терпения, чтобы подобрать более изящные и тонкие инструменты.

Лет пять назад Король (так за глаза звали начальника штаба в части и офицеры и рядовые) был образцовым офицером — волевым, сильным, правдивым. Его уважало и начальство, и солдаты. Он был требовательным к своим подчиненным и даже за день до дембеля его рота одевалась за 30 секунд. Его заметили, повысили в звании и назначили начальником штаба строительного батальона.

Потом монотонная, однообразная жизнь в северном гарнизоне сломала и этого сильного человека, и он запил. Руководство сквозь пальцы смотрело на его «художества», стараясь не выносить сор из избы. Незадолго до этого случая произошел такой курьёз. Король в очередной раз напился и по дороге домой упал и заснул в каком-то сугробе. Хотя мороз был -100С, проспав в снегу несколько часов он даже не обморозился. Утром обнаружилось, что он потерял ключи от сейфа, где лежала печать части. Два взвода перепахали за день все сугробы, где мог предположительно отдыхать «Король». Где точно он «отдыхал» он не помнит. Ключ так и не нашли. Ситуация усугублялась тем, что надо было срочно отправлять офицеров за новобранцами.

Король через коридор майора Мигушина — маленького гнусного человечка с вечно бегающими, как у вора глазками.

— Есть у нас «медвежатники» в части?

— Что вы имеете в виду? — спросил замполит, прибежав на рык нач. штаба.

— Ну как что? — удивился Король, — кто из наших ранее судимых бойцов промышлял кражами со взломом? Уж вы то должны знать наши ценные кадры?

Мигушина аж передернуло от такого цинизма. Надо отметить, что 50% нашей части составляли ранее судимые. Здесь были и домушники, и карманники, и валютчики, и форточники и даже три мокрушника. Порывшись в личных делах, замполит нашел «медвежатника». Им оказался солдат из первой роты по фамилии Бердин. На «гражданке» он специализировался на взломах квартир, дач и легких металлических сейфов.

— Бердина ко мне! — загремел Король по телефону.

Привели Бердина. Он оказался маленьким, тихим солдатом в замусоленном, грязном спец пошиве (так называются солдатские ватники для северных районов) с большими мозолистыми рабочими руками.

— Бердин!! — напрямик начал нач. штаба, — сейфы вскрывать умеешь?!

— Да вы что! Товарищ капитан, — заметался Бердин, — за кого вы меня принимаете?!

— За того, кто ты есть, — зашипел на него Король, перегнувшись через письменный стол, а потом в пол голоса, — откроешь сейф, получишь отпуск на месяц. Понял?

— Нет, ну что вы, товарищ капитан, — снова залепетал Бердин.

Потом у него что-то щёлкнуло в голове, — а инструмент дадите?

После того, как ему принесли требуемый инструмент, он попросил всех выйти из кабинета. Через час сейф был открыт. На радостях Король похлопал Бердина по плечу, стиснул руку, что он аж присел, проводил долгим взглядом до двери.

— Дежурного по штабу ко мне.

Прибежал вечно услужливый, приглаженный, круглощекий армян Агопян.

— Агопян! Ты видел сейчас рядового Бердина, — надвинулся над сержантом Король. При этом он при каждом слове тыкал ему указательным пальцем в грудь, как будто пытался вдавить в него информацию.

— Так вот, Агопян! Чтобы я этого Бердина ближе двухсот метров к штабу не видел. Понял?!

Король сдержал свое слово и спустя три месяца Бердин получил свой отпуск.

— О чём задумался, лейтенант!? — снова окликнул меня начальник штаба, — кто же тебе всё-таки позвонил?

— Да не знаю я, товарищ капитан, — уже в который раз начал я рассказ, — я был в части, вдруг звонок, голос то ли с армянским, то ли с азербайджанским акцентом говорит:

— А на карьэрэ в будке баб эбуд.

— Кто это говорит? Спросил я. В ответ гудки. Бросить часть и ехать разбираться на карьер кто кого и каким образом я не имел права — всё-таки дежурный по части. Посылать машину с прапорщиками? А может это чья-то армянская шутка. Подумав немного, я позвонил командиру части, майору Дивееву, хотя уже было 12 часов ночи.

Майор Дивеев по кличке Повидло, которую он получил за то, что совершенно не выговаривал букву «л» и говорил: «Повидво». Это так понравилось всем офицерам, что кликуха за ним укоренилась. Он был сильно ниже среднего роста. Ступал он очень осторожно, небольшими шажками, всё время смотря под ноги, как будто шёл по минному полю, то ли по собачьей площадке. При разговоре он жевал губами и причмокивал, как будто пробуем недоварившийся суп в столовой. Попал он в командиры части из хозяйственников. Он был заместителем командира соседней части по тылу — зам. ком. По тылу или как еще говорили в части «замком по тыну». В подсобном хозяйстве соседней части он действительно навёл образцовый порядок и в ротах, и в столовой, и в свинарнике. Руководство заметило его и повысило. Ему присвоили звание майора и назначили нам командиром. Однако умело командовать поварами и свиньями и командовать строительной частью в 650 человек — совсем не одно и то же. Наша часть стояла на берегу одного из... Баренцева моря рядом с базой подводных лодок и строила в сопках на вечной мерзлоте блочные дома для подводников и их семей.

И управлять бандой, простите, «частью» в 650 человек, половина из которых уголовники, в части бойца 25-ти национальностей. От армян, цыган, узбеков и курдов до ассирийцев — было делом не из простых. Предыдущий командир части майор Мамалыга был человеком образованным. Он закончил Ленинградский институт киноинженеров и он, наверное, читал, что когда-то в турецкой армии был закон, по которому в конце года командир части имел право расстрелять без суда и следствия одного самого нерадивого солдата. Если в этом году он никого не расстреливал, то на следующий год он мог расстрелять уже двоих. Дисциплина в турецкой армии была железной. Никто не хотел оказаться самым плохим я не знаю, знал ли про такую практику в турецкой армии Мамалыга, но действовал он строго по этому правилу. Конечно, он не расстреливал, но каждый год он обязательно двух - трёх бойцов отправлял в дисциплинарный батальон. Часть по показателям дисциплины была в управлении далеко не на первом месте, но дисциплина была. Повидло имел не законченное среднее образование, терпеть не мог образованных и поэтому он пошел своим путем. Он всячески скрывал и заминал случаи нарушения дисциплины. Часть вырывалась на передовые места в СВМС (север. мор. строе). Бойцы моментально почувствовали свою безнаказанность, и дисциплина вообще пропала. Побеги, драки, пьянки, кражи, изнасилования посыпались как из рога изобилия.

— Товарищ майор, это вас беспокоит дежурный по части лейтенант Родионов. Извините что так поздно звоню.

— Борода, что случилось, и брось ты свои интеллигентские расшаркивания.

— Товарищ майор, сейчас был анонимный звонок и какой-то армян, наверное, из какой-то дежурной службы на объектах сообщил, что в будке на карьере происходят неуставные взаимоотношения.

— Не понял, лейтенант, ты по-русски говорить можешь. Что кому-то морду бьют?

— Нет товарищ майор, просто кто-то кого-то там трахает. А точнее, как доложили — баб.

— Ну Борода, блин. Не мог всего этого одной фразой сказать. Чему вас только в институтах учат. Машину мне к подъезду и срочно доложите майору Носову.

Майор Носов являл собой полную противоположность майору Дивееву. Он был почти двухметрового роста (1 метр 99 см), подтянутый, с выпирающей вперед, как у гусара в водевиле грудью. Он не ходил, а маршировал. По лицо! Голос! Такое лицо и голос можно было найти только где-то в дореволюционной России у драматического актёра провинциального театра у него было непропорционально большое лицо с отвислыми щеками и всклоченной шевелюрой. Оно совершенно не гармонировало с его подтянутой фигурой и больше напоминало львиную морду, тем более что рык его был подобен львиному.

Когда он внезапно появлялся в части и маршировал по территории на своих длинных, как у журавля ногах, можно было услышать только: «Двое суток ареста!!! Трое суток ареста!!». После каждого такого визита он увозил с собой на губу двух - трёх бойцов. Бойцы быстро поняли с кем имеют дело, и как только Носов проезжал через КП части — шли звонки по всем ротам и часть моментально вымирала. Наблюдать из строя, как двухметровый Носов принимал развод части у Дивеева, который был, что говориться, с фуражкой и доходил Носову до ремня, можно было только сильно закусив до крови губу. Было видно, что всей части было трудно сдерживать смех. Пропадал такой комик-дуэт! Наверное, на Западе на арене они могли бы зашибать большие деньги. Я наблюдал ещё другую сцену, когда наша часть срывала план по закладке нулевого цикла какого-то здания лютой зимой. Мороз был -20-25* C, огромный карьер, как всегда вовремя не успели вырыть до нужной отметки, поэтому грунт отогревали кострами и долбили ломиками. На дне карьера вот уже который час долбил грунт взвод уставших азербайджанцев. Наверху, у длинной шины, широко расставив ноги и заложив руки за спину за ними наблюдал Носов. Один из азербайджанцев прекратил долбить, воткнул ломик и, несмотря на сильный мороз, стал вытирать пот, струившийся из-под ушанки на лицо.

— Что случилось? — окликнул его Носов.

— Совсем устал, однако! — сказал боец.

Носов повернулся к стоявшим за его спиной сержантам роты охраны:

— Этот устал, — сказал он и указал пальцем на азербайджанца.

Сержанты проворно сбежали вниз в карьер, схватили бойца под руки, затащили наверх, затолкали в машину Гауптвахты, и машина тут же умчалась. Остальные бойцы, наблюдавшие за этой молниеносной сценой с открытыми ртами и занесенными в руках ломами на несколько секунд замерли, как будто скульптурная группа, отлитая из бетона.

Громовые слова Носова: «Ещё вопросы есть?» — моментально вернули всех к жизни, как будто включили кинопроектор на повышенной скорости. Азербайджанцы задолбили мёрзлый грунт так, как будто в руках у них были не ломики, а отбойные молотки. Справедливости ради надо сказать, я видел этого бойца после «Губы», он там отоспался в тепле и отъелся, в отличие от своих друзей, которые целую неделю долбили на морозе грунт.

Да, но о чём это я.

Теперь мне предстояло позвонить начальнику гарнизона по строевой части майору Носову.

— Носов слушает, — загремела трубка.

— Товарищ майор, это дежурный по части лейтенант Родин.

— А, это ты Борода! Ну что там у Вас?

— Товарищ майор, доложили, что на карьере кого-то трахают. Майор Дивеев просил вам доложить.

— Машину к подъезду.

БОРОДА

Бородой меня звали в основном за глаза. Армия так и не смогла меня побрить. После нескольких лет работы молодым специалистом, меня призвали в армию офицером, и я пошёл служить с твёрдым намерением не изменять своей индивидуальности. Хотя я знал, что в уставе о бороде ничего не сказано, однако в Ленинграде до отъезда в Мурманск я пошёл в кожно-венерологический диспансер.

— На что жалуетесь, спросил меня молодой врач, лет 25, посматривая на меня поверх очков. В его глазах читалось, что он давно уже знает, что и где я подцепил.

— Да вот доктор, — начал я, — как побреюсь, раздражение на шее.

Глаза доктора расширились.

— Так вы одеколончиком помажьте и всё пройдет.

— Одеколончиком пробовал — не помогает.

— А кремом после бритья пробовали.

— Доктор, я всё перепробовал: и мази, и одеколоны, но как побреюсь — жуткое раздражение.

Очки у доктора ещё ниже сползли по носу.

— Батенька! А вы бы не могли мне сказать прямо. Что. Вам. От меня. Нужно?

— Доктор, — я потупил глазки и стал смотреть в пол, — мне нужна справка, что мне нельзя бриться.

— Что?! — Очки у доктора оказались совсем на кончике носа, — для чего вам такая дикая справка?

— Видите ли доктор, — сильно конфузясь, сказал я, — меня забирают в армию офицером, и очень не хотелось бы брить бороду, но для этого нужна какая-то уважительная причина, нужна бумажка.

Доктор ещё несколько секунд смотрел неподвижным взглядом на меня поверх очков. Видимо, прикидывая, не сказать ли мне, что я пришёл не в тот диспансер. Но потом быстрым движением пальца отправил свои очки на исходные места на носу, резко развернулся к столу на вращающемся кресле и начал что-то писать.

— Ну так как, доктор? — снова заскулил я.

— Понял, не хромой. Сами служили, — сказал доктор, не поднимая головы, — вот вам справка.

На коричневом клочке оберточной бумаги, на которых печатают бланки рецептов, жутким детским почерком было написано: «Бритьё противопоказано — сикоз».

— Доктор! Я вам так признателен! — залепетал я и, пятясь, выскочил из кабинета.

Уже на улице я сообразил, что забыл расспросить доктора, каковы симптомы этой болезни, но возвращаться не хотелось.

В части командирование меня с первого дня пыталось убедить, что борода не совместима с образом советского офицера, но я уже косил под тяжелобольного сикозом. Потом руководству надоели душеспасительные беседы и от меня отстали. В гарнизоне были ещё офицеры с бородой, но это были морские офицеры — подводники. На их бороды никто не обращал внимание, они и так в плаваньях не бреются.

В длиннополой шинели в обтяжку, в фуражке с маленьким козырьком, в портупее, в начищенных хромовых сапогах, да еще с чёрной бородой, я имел довольно импозантный вид. Ни дать, ни взять — белый офицер. Один из проверяющих из полит отдела, увидев меня, аж крякнул:

— У вас тут что, съёмки исторического фильма проходят? — спросил он, поворачиваясь к Дивееву.

В ответ Дивеев что-то начал мямлить, смотря в пол, совсем как я на приеме в КЖВД. После этого случая он ещё больше меня невзлюбил. В конце концов к моей бороде в гарнизоне все привыкли, и я стал чем-то вроде местной достопримечательности. Я уже так вжился в образ бородатого белогвардейца, привык, что на улице в Мурманске или в Ленинграде старшие офицеры, когда я им отдавал честь, удивленно вскидывали головы, что совсем потерял чувство опасения.

Когда я в очередной раз поехал в Мурманск за обмундированием, Король попросил меня передать в строевую часть управления какой-то пакет. Подвоха я не почувствовал. Когда я в своем «прикиде» ввалился в строевую часть управления, то в кабинете мирно беседовали за столами, поставленными в ряд, три подполковника. Глядя на меня, они замерли, заткнувшись на полуслове. Они молча уставились на меня, как будто увидели статую командора. Почувствовав жуткий дискомфорт, я попытался оставить пакет и ретироваться, да не тут-то было.

Сделав глубокий вдох и откинувшись на спинку стула, один из подполковников начал «обработку».

— Из какой части будете, товарищ лейтенант?

Я ответил.

— А вот ответьте мне, пожалуйста, товарищ лейтенант, как офицер офицеру. Только честно. Как вы считаете, должен советский офицер ходить с бородой?

— Честно? — спросил я.

— Честно!

— Я считаю, что не должен!

Подполковники одновременно подались вперед.

— Так сбрейте её!!

— Не могу!

— Почему? — Подполковники разом откинулись назад.

— У меня болезнь.

Подполковники медленно подались вперёд, навалившись животами на столы. Понизив голос:

— Какая??

— Сикоз.

— А что это такое? — уже почти шёпотом.

— Бриться нельзя. Сильное раздражение будет.

— А что у вас, и справка есть?

— Есть.

Подполковники моментально утратили ко мне всякий интерес. Потому что у меня была бумага. Они развернулись боком ко мне, лицом друг к другу и продолжили свою беседу. Потом вдруг вспомнив о моём присутствии:

— Вы свободны.

Наверное, с первых дней я возненавидел армию. Но я не мог понять, сформулировать, за что. То, что нужно кому-то подчиняться — нет, я это легко переносил. То, что от тебя требуют дисциплины — нет, я по натуре человек дисциплинированный. То, что приходилось много работать –— нет, я работы никогда не боялся. Только к концу службы сформулировался ответ на этот вопрос. Коробило от того, что подчиняться приходилось людям недалёким, некомпетентным в своём деле. Они взяли на себя роль командиров только потому, что сами они ни работать, ни просто думать не умеют и не хотят. В армии ты прав потому, что ты командир, что у тебя больше звёзд, которые автоматически год за годом растут. Там я услышал старый закон взаимоотношений в армии. Принцип курятника: взлети на жёрдочку повыше, выклюй глаз соседу и обгадь ниже сидящего. А самое главное — это негласный запрет на инакомыслие. Командир прав, потому что он командир. Отклонения во внешнем виде офицера подразумевают его инакомыслие, протест, несогласие с начальством. Таких надо всячески обтесывать до общих нормативов.

— Нужно было послать машины за Дивеевым и Носовым. Бросить часть я не имею права — дежурный по части.

— Дежурный по штабу!

— Я, товарищ лейтенант, — вытянулся услужливый Агопян.

— Дежурного по столовой, прапорщика Шкандина ко мне!

ШКАНДИН

Вихляющей походкой — носки как у балерины — пришёл Шкандин. Он всё время ходил, покручивая связкой ключей на пальце. И сейчас неизменные ключи описывали круг за кругом, как вентилятор у Карлосона, только спереди.

Шкандин был черняв и тощ. Среднего роста. Был он очень улыбчив и услужлив. И как ему все время не улыбаться, если у него всё время была самая блатная должность в части — освобождённый комсорг. Освобождённый не из тюрьмы, а от любой другой работы. Он был хохлом. Впрочем, как вы, наверное, уже поняли, почти все офицеры части были хохлами. Командиры части: Дивеев, Мамалыга, зам. Полит Мигушин, начальник штаба Королёв, начальники рот: Долобанько, Земляницын, а также все старшины рот — все были хохлами. Поскольку зарплата (денежное довольствие) офицеров и прапорщиков на Севере превышало в два раза зарплату офицеров, служивших в Средней полосе — все стремились служить на Север. Попасть на Север было не просто. Почему почти все части на Севере были укомплектованы в основном выходцами с Украины, я мог найти для себя всего лишь одно объяснение — начальник отдела кадров север. мор. строя был хохлом.

Шкандин считал себя очень остроумным и постоянно подкалывал где надо и не надо других офицеров. Моя борода и моя внешность не были для него просто кладезем для тренировки его остроумия. Впрочем, ни одной его остроумной шутки в мой адрес я не припомню. Незадолго до этого я сам хорошо пошутил над Шкандиным, как потом выяснилось, не очень удачно.

Я заступал дежурным по части, как тут выяснилось, что не заступил на дежурство по столовой прапорщик Уланов. Командир моментально нашёл кем его заменить — под руку попался вечно праздно болтающийся Шкандин. Шкандин пытался «отбояриться», но командир был неумолимым. Шкандину ничего не оставалось, как принять дежурство. Тут он вспомнил, что необходимо позвонить жене и предупредить, что он заступил на дежурство на 24 часа. Я в этот момент находился возле телефона.

— Дорогая, — запел в трубку Шкандин, — меня тут шеф припахал на дежурство по столовой. Нет. Да, я пробовал, — оправдывался он.

И тут я ничего лучше не придумал. Как начать хихикать тонким женским голоском.

— Да какие девушки! Ты что, с ума сошла! Это старший лейтенант Родин хохочет.

При этих словах я еще пуще стал хохотать женским голосом и повизгивать. Я решил отыграться за все его приколы в мой адрес. А страсти на том конце трубки накалялись.

— Да нет, дорогая! Я правда в штабе части нахожусь. Это просто Борода так ржет. Ну при чём тут бляди?! — супруга его, видимо, на том конце провода трубку с шумом бросила, потому что Шкандин резко отдернул её от уха. Медленно положил свою трубку на рычаг и повернулся ко мне.

— Ну и плоские же у тебя шуточки, лейтенант, — только и выдавил он.

То, что шутка не очень удачная, я понял только через два дня, после того, как мы встретились со Шкандиным после дежурства и выходного дня. Половину лица прапорщика занимал припудренный синяк. На мое приветствие он ответил только кривой ухмылкой. Ну я же не знал, что жена его весит в два раза больше него! И что ревнует его к каждому столбу! Как мне потом сказали другие офицеры, его соседи, скандал был на славу. С тех пор желание шутить в мой адрес у Шкандина почему-то пропало.

В/Ч ДЕЖУРСТВО

— Товарищ лейтенант, вызывали? — бесцветным голосом спросил Шкандин.

— Сергей, бери машину и мотай в поселок за командиром и майором Носовым.

— А чего случилось, лейтенант? — совершенно не ожидая такого поворота дел спросил Шкандин.

— Да похоже, что наши бойцы притащили в вагончик сторожа на песочном карьере какую-то из куколок. То ли Машку шестиламповую, ну и похоже жарят им там, — как можно непринужденнее сказал я. У Шкандина втянулось лицо.

— А откуда такая информация?

— Какой-то армян позвонил и настучал, — ответил я.

Шкандина в столовой уже ждал обильный ужин из жареной ломтиками картошки и жареной курочки, поэтому перспектива тащиться в мороз, на ночь глядя, да ещё с начальством, его совсем не прельщала.

Чтобы хоть как-то оттянуть момент выезда, он начал ворчать.

— И какого черта там установили вагончик? Это в пяти то километрах от посёлка, где кроме песка и старого огромного экскаватора воровать нечего. Будь моя воля, я давно сжёг этот вагончик. Там всё время какие-то ЧП случаются: то пьянки, то драки, то куколок таскают.

КУКОЛКИ

Куколок, то бишь проституток, в поселке хватало. Перед олимпийскими играми 80-го года в Москве в столице собрали всех дам лёгкого поведения и выслали из города. Пятьдесят куколок привезли в соседний поселок рыбсовхоз, где они должны были перековаться в работящих молодых тружениц советского общества на конвейере по разделке рыбы.

Однако трудиться руками и вливаться в ряды ударниц коммунистического труда они почему-то не захотели. Зарабатывать другими частями тела им показалось проще, поэтому через месяц все куколки равномерно и без остатка рассосались по гарнизонам Кольского, где и встали на новую (т.е. самую древнюю) трудовую вахту. Самыми известными и колоритными куколками в нашем гарнизоне были Машка Шестиламповая и Нюрка Семицилиндровая. Их периодически со скандалом вытаскивали то из одной воинской части, то из другой. Здоровью их могла бы позавидовать любая лошадь, хотя я думаю лошадь при такой нагрузке сдохла бы через 3-4 часа. После каждого скандала адмирал выпускал приказ об удалении «куколки» из гарнизона. Её сажали на автобус посёлок — Мурманск и провозили через все контрольно-пропускные пункты. Однако уже через два-три часа куколка опять была в гарнизоне. Первый же боец, который ехал в сторону гарнизона, подбирал её с удовольствием, прятал в грузе и провозил через все КПП. Один раз я был свидетелем операции по отлову одной из куколок. Когда я увидел, как в центре посёлка бойцы роты охраны с автоматами и в полной боевой выкладке оцепили дом и перекрыли все входы и выходы, я решил, что кто-то сбежал из части с оружием. Заинтригованный, я остановился на углу и стал ждать. Минут через десять из второго подъезда выволокли визжащую, взлохмаченную, чуть-чуть одетую молодую женщину с опухшим лицом. Текстовка, которая при этом шла, могла бы стать хорошим пособием рыбацко-армейского фольклора. Было видно, что бойцам эта операция не в новинку и доставляет определенное удовольствие.

И даже мне «куколки» доставили определенные хлопоты. По приказу командира мне несколько раз приходилось возить бойцов, замеченных в «общениях» с куколками в венерологический диспансер на проверку, который находился от нас за 150 км в Североморске.

В/ч Ночь. Дежурство.

Шаньгин ещё несколько минут ворчал. Прервал его хлопок двери командирского Уазика, приехавшего за ним.

Уазик этот был легендарным. Однажды я увидел, как бойцы из автороты в очередной раз подваривали лопнувшую раму. На раме не было ни одного лопнувшего стыка. На каждом соединении были наварены накладки. Один из офицеров части мне рассказал, что этот Уазик принадлежал соседней десантной части. Во время манёвров этот Уазик сбрасывали на парашюте. Парашют не раскрылся. Чтобы не устраивать административных расследований и не искать виновных, Уазик, вернее то, что он него осталось, с баланса на баланс нашей строительной части. Наши были рады, потому что получить разнарядку на Уазик было очень сложно, несмотря на то, что строительные части на хозрасчете. От Уазика оставили только раму, поскольку на ней был вбит номер. Остальные детали, в том числе кузов и двигатель менялись к тому времени уже не один раз.

В/ч Кабинет начальника штаба.

— Шаньгин! — начальник штаба в сигаретном дыму отыскивал глазами прапорщика, — рассказывай, что дальше было».

Шкандина не нужно было долго просить. Он всегда стремился быть в центре внимания. Но это ему редко удавалось.

«Да, ну вот значит заехал я за командиром, потом за майором Носовым и погнали машину к карьеру, чтобы застать голубчиков тёпленькими. Подъезжаем к вагончику и начинаем стучаться. А за дверью женский голос: — Ой, ещё одни желающие приехали!

Тут Шаньгме прервался. Дело было в том, что спиной к нему стоял начальник нашей мед. части — капитан Озаренко. Это был очень крупный, грузный мужчина весом килограмм 120-130. Всего два месяца назад переведен в нашу часть. Все его считали глупым увальнем и за глаза звали Слоном. Методы лечения Слона не отличались большим разнообразием. Как мне рассказывали бойцы, он всем давал либо Пурген, либо аспирин. Излюбленным выражением его было: «В армии больных нет! Есть только живые и мёртвые».

В этот день Слон был дежурным по части и был при полном параде. Он был в обтягивающем его плотный живот полевом кителе, в портупее, фуражке и в тяжёлых яловых сапогах. Из-под козырька фуражки выглядывала неизменная самокрутка — козья ножка, которая как труба парохода вздымалась вверх и выпускала клубы дыма. Слон стоял спиной к Шаньгину и не обращая на него внимания, что-то громко рассказывал обступившим его офицерам. Мало того, что он отвлекал от Шаньгина почти всех слушателей, так он ещё в пылу рассказа все время толкал худенького Шаньгинв попой. Шаньгин отскакивал от него, как мячик от стенки.

— Товарищ капитан! — взвизгнул Шаньгин, — вы всё время меня перебиваете и толкаете. Вы не смотрите, что я в малой весовой категории. Я многим могу жару задать!

При этих словах Шаньгин то ли в полу-шутку, то ли полу-всерьез выпятил свою грудь и ткнулся ею в Слона. Вдруг все в кабинете разом замолчали. Слон, как будто почувствовав укус комара медленно, медленно повернулся всем телом в сторону Шаньгина и посмотрел на него сверху вниз. Все замерли. Слон медленно положил одну руку на стол, стоявший рядом, другую на спинку стула. Потом он наклонился лицом к лицу к прапорщику, от чего тот даже присел, и вдруг сделал гимнастическую свечку. При этом его огромные яловые сапоги взмыли под потолок, а лицо находилось на уровне лица Шаньгина. Козья ножка при этом продолжала попыхивать прямо в лицо прапорщика. Стоял он на руках минуты две-три (потом офицеры рассказывали, что он стоял десять минут). Тишина в кабинете стояла гробовая, только было слышно, как Слон попыхивает самокруткой. Когда он принял вертикальное положение — офицеры грохнули от взрыва хохота и аплодисментов.

— Ну что, понял салака?! — сказал он Шаньгину. Только спустя ещё несколько секунд Шаньгин смог овладеть собой, сглотнуть слюну, закрыть рот и выпрямить дрожащие коленки.

— Ну ты даёшь, — только и смог он выдавить из себя.

Это уже потом мы узнали, что Слон при всей своей внешней неуклюжести активно занимался и занимается гимнастикой и культуризмом. Вся наша сан. часть дышала заботой о здоровье человека. И этим человеком был начальник мед. службы части. Половину помещений сан. части занимали тренажёры, штанги и гири.

Громче всех в кабинете хохотал, конечно, начальник штаба Короленко. Всё его тело содрогалось от раскатистого гогота. Он наконец успокоился и вытер слезящиеся от смеха глаза.

— Ну, Шаньгин! Ты бы видел сейчас свою рожу! Как будто слона в трамвае встретил! — и снова залился смехом.

— Ну ладно, наконец сказал Королёв, — дорасскажете вы наконец эту историю или нет?

Шаньгин уже овладел собой и с новым жаром стал рассказывать конец истории.

— Ну и вот. Ломимся мы значит в вагончик, а оттуда куколка кричит: «Ой ещё одни желающие приехали! Заходите, хватит всем!». Тут майор Носов не выдержал такого нахальства и как двинет дверь ногой. Дверь слетела с петель. Один из бойцов был в штанах.

Второго голенького майор снял прямо с куколки. Он схватил его за шею и поднял в воздух так, что тот засучил ногами в воздухе. Носов одним движением руки вышвырнул его из вагончика на снег. Но до чего оказался проворен, бестия. Несмотря на то, что глаза у него от страха были полтинниками, он всё-таки успел на лету ухватить трусики куколки. С ними он и вылетел на снег.

— Ну и что дальше? — прервал его Короленко.

— А что дальше, дальше бойцов отвезли на губу, а куколку за КП. Они так там и сидят уже второй день. Один в портках, а другой в одних женских трусиках. На ночь, правда, ему шинель дают. Так рота охраны устроила бизнес. За сигарету водят всех желающих поглядеть на это чудо в женских трусах.

Разгорячённые общением, мы возвращались из части в посёлок. Офицеры шли группами по двое-трое, всё ещё что-то бурно обсуждая и вспоминая. Неосвещённая асфальтовая дорога шла вдоль сопки по берегу одного из глубоких заливов Баренцева Моря. Была полярная ночь, но на фоне снега четко были видны силуэты людей. Офицеры шли, разговаривали, а над нашей головой, мерцая миллиардами звёзд, чернело бездонное полярное небо. Угольную черноту неба нарушали два белых извивающихся жгута северного сияния. Эти жгуты протянулись как два гигантских щупальца осьминога через всё небо. Они извивались и выделывали в небе неимоверные па, как будто хотели привлечь к себе наше внимание, напугать или о чём-то предупредить. Но никто из офицеров на обращал на всю эту небесную феерию ровно никакого внимания.

Чем больше мы удалялись от части и чем ближе приближались к посёлку, тем тише становились разговоры. Темы разговоров сменились от служебных до самых сокровенных — об отпуске и о дембеле. Да, да. Конечной темой всех разговоров офицеров был разговор о том, кто и что будет делать, когда уйдет на пенсии, т.е. демобилизуется.

И мало кто из них задумывался, что когда они выйду на дембель-пенсию им уже будет 45-50 лет, и что самые лучшие годы жизни уже позади. И что они, эти самые лучшие годы их жизни, проходят сейчас. Проходят мимо их.