…Сидя у телевизора и с ужасом наблюдая, как разваливается наша огромная страна, я вдруг поймал себя на мысли, что я когда-то нечто подобное уже видел…

Я всегда думал, что это название станции придумано поэтом для рифмы. Пока мы не собрались в поход на байдарках по реке Мсте и её притоку реке Березайке. Доехав до станции Березайка, мы разгрузились. Дотащили лодки до реки, стали их быстро собирать.

Погода была мерзопакостной. Низкие свинцовые облака дополнял холодный моросящий дождь. Почти собрав байдарку, я вдруг вспомнил, что мне необходимо где-то сделать отметку в маршрутной книжке. На этом маршруте я шёл руководителем. И для того, чтобы в туристическом клубе мне засчитали руководство этим походом, я должен был сдать туда маршрутную книжку с отметками в начальном и конечном населенных пунктах маршрута. Отметкой могла быть любая печать, имеющая название данного населенного пункта. Это мог быть сельсовет, школа или магазин. Справка о руководстве давала мне впоследствии право на руководство походами более высокой категории сложности.

Лодки собирали мы неподалеку от деревни Березайка. Вот туда-то с другом Борей Герштом мы и побрели, оставив команду собирать лодки и вещи дальше.
Когда мы добрались по скользкому травянистому склону до деревни, перед нами открылось удручающее зрелище.

Деревня представляла собой два ряда низких, черных, покосившихся домов, разделённых грязной, раскисшей улицей.

Домики были как будто вдавлены в эту чёрную, разбухшую землю. За домами виднелись чахлые огороды. Сама улица оказалась просто мокрым, липким месивом из глины и навоза, уходящим куда-то в серую пелену дождя. Людей нигде не было видно. Не то, что людей, даже собак не было. Возникло жутковатое ощущение, что деревня просто вымерла.

Мы постучались в несколько домов, но никто не ответил. С трудом вытаскивая ноги из грязи, мы дошли до следующей избы. Постучались.

— Чаво надо?! — прошамкала бабка за дверью.

— Где сельсовет, бабуля? Где все люди? — стали кричать мы ей через дверь.

— Чаво орёшь? Я все слышу. — Бабка приоткрыла дверь и с любопытством стала щуриться на нас из-под руки.

— На мероприятии все. Скоро все по домам и будут. Минут пятнадцать погодите. Все и будут.

И только тут, внимательно вглядевшись в дымку дождя, мы увидели, что в конце улицы шевелится какая-то тёмная бесформенная масса.

— Собрание у них, что ли, — предположил Боря.

— Давай посидим, подождем.

Деревенская улица кончалась тупиком. Она упиралась в изгородь. На неё мы и уселись, свесив уставшие ноги. Дождь всё не унимался и мелкой дробью барабанил по капюшону штормовки.

Тёмная, амёбоподобная масса в конце улицы внезапно зашевелилась, заколыхалась и пришла в движение.

И вдруг над ней, как яркая вспышка, взметнулось вверх красное облако — поднялись десятки красных транспарантов, флагов, лозунгов.

И всё ЭТО двинулось в нашу сторону.

— Боже мой! Так это же демонстрация! Сегодня же 1 Мая! — сдавлено проговорил Боря.

И вся эта тёмная, шевелящаяся масса, над которой висело и колыхалось красное облако из флагов и транспарантов, медленно и зловеще надвигалась на нас.
Несмотря на дождь, уже становились, видны отдельные люди.

Они были одеты в добротные пальто и куртки. На женщинах были цветные платки и меховые шапки. На мужчинах были кепки или меховые шапки. И все они двигались по этому месиву под дождём в резиновых сапогах.

И все они с каким-то тупым упорством, спотыкаясь и еле поднимая облепленными грязью ноги, шли вперёд. Прямо на нас.

Нам стало как-то не по себе.

Мы, не сговариваясь, соскочили с ограды, на которой сидели, и просто прислонились к ней спиной. Внутренне мы уже были готовы сигануть в разные стороны.
Вдруг появилось ощущение, что я где-то все это уже видел.

Конечно! Фильм «Бег». Сцена форсирования Сиваша. Но было что-то неестественное, непривычное в этой сцене. Я не сразу это понял.

Тишина. Всё это происходило в гробовой тишине. Ни песен, ни маршей, ни гармошки не было слышно.

Прямо какой-то марш обречённых.

— Господи! — мелькнуло в голове, — когда же они остановятся?
Казалось, что ничто не может остановить это бессмысленное шествие, и вот сейчас они сметут ограду, пройдутся всем селом по нам и, втоптав наши тела в грязь, уйдут в лес…. Навсегда!

Но всё закончилось так же неожиданно, как и началось.

Когда им оставалось дойти до нас метров десять, и голова колонны поравнялась с последним домом — все встали.

На несколько секунд вся толпа замерла в недоумении, глядя на нас. Затем, как по команде, хотя никто не произносил ни слова, знамена и транспаранты резко опустились, как рухнули.

И тут колонна раскололась посредине улицы. Левая часть ринулась в левые дома, а правая часть в правые. При этом вдруг все заговорили, загомонили в предвкушении выпивки. Секунд через двадцать улица совершенно опустела.

Нас ещё бил озноб от этой психической атаки. Мы переглянулись.

— Боря! Что это было и было ли?

— Лёня! Это у них де-мон-стра-ция такая! Ладно, некогда рассиживать, нужно где-то печать поставить и валить отсюда скорее. А то через час-два народ будет уже в кондиции, захочет пообщаться.

К счастью, мы быстро нашли магазин — амбар, где не очень трезвая, полная продавщица, хихикая, поставила нам печать на маршрутной книжке. При этом так шлепнула ею, подняв облако пыли, что я подумал, что она пробьет и книжку, и прилавок.

Вернувшись в лагерь, мы быстро закончили сборы и отчалили. Дождь вскоре прекратился.

А дальше начался сказочный поход с отличной солнечной погодой.
Мы шли по разлившейся по лесам и полям реке Березайке.

Это было очень необычно — неспеша плыть на байдарке по лесу между кустов и деревьев. Плыли по полям мимо торчащих из-под воды сеялок и разбитых тракторов. Очень трудно было понять куда дальше среди кустов и тростников течет река. Потом я все-таки догадался посмотреть за борт, — «ларчик просто открывался». Куда наклонялась трава — туда и течение.

На второй день мы заметили несколько байдарок, которые медленно ходили вдоль прибрежных затопленных кустов. Подошли поближе, поздоровались.

Ребята были из Москвы. Они выглядели очень расстроенными и растерянными.

Я не удержался и спросил, что у них произошло. Их вопрос несколько озадачил нас.

—Ребята, а вы ничего необычного не видели на воде… или в воде?

— Что вы темните, да что у вас, чёрт возьми, произошло?!

Их ответ поверг нас в ступор.

— Мы девчонку потеряли.

— То есть как это, потеряли?!

— Видимо, утонула…

— Как это видимо?!

— Она сидела на деке байдарки и была без спасжилета — солнце. Байда на небольшой скорости ткнулась носом в кусты и байду качнуло. Она выпала за борт и камнем пошла вниз. Второй день ищем.

— В КСС (контрольно-спасательную службу) сообщили?

— Да, еще вчера.

— Можем мы вам чем-нибудь помочь?

— Нет, вряд ли. Только смотрите по сторонам внимательно, вдруг найдете.

Нужно ли говорить, какое тягостное впечатление произвела на нас эта встреча.
Мы несколько часов гребли молча, не проронив ни слова. Только внимательно, с внутренним ужасом всматривались во все предметы, плавающие на поверхности.
Через два часа мой загребной — Ирина не выдержала гнетущего молчания.

— Лёня, я не пойму, как это могло произойти? Глубина у берега полтора метра. Девушка была молодой и здоровой. Почему камнем на дно? Почему даже не барахталась, не боролась?

Пришлось ей объяснять.

— Ирочка, по медицинской статистике у семидесяти процентов, утонувших в легких, не было воды».

— Это как?!

— Они просто погибли от резкого спазма сосудов и остановки сердца при попадании в холодную воду.

— Как всё глупо! Девчонке и девятнадцати не было!

Дальше до стоянки мы гребли молча.

Берега были все либо заболочены, либо затоплены. Солнце садилось, а свободной стоянки мы всё так и не могли найти. Остановились у очередной занятой стоянки. Там остановились группы байдарочников из Москвы и Минска. Они очень радушно встретили нас и убедили, что места на стоянке хватит всем.

Это был замечательный, тёплый, весенний вечер у костра. Вокруг него сидело порядка сорока человек. Мы пели песни, пустив гитару по кругу, травили туристские байки. Я не удержался и рассказал очень забавную историю одного из походов нашего общего друга. При этом подчеркнул, что я в этом походе сам не принимал участие. Вкратце история такова:

— Группа наших питерских байдарочников приехала на Приполярный Урал. Они планировали за неделю с байдарками пройти два перевала и выйти к речке для сплава. Однако в самом начале маршрута их задержало местное КСС. Тайга в районе горела, и вход в лес был запрещён. Но им предложили альтернативный вариант: их группу забрасывают вертолетом в тайгу, они в течении недели тушат участок леса, а затем за ними прилетает вертолёт и перебрасывает на речку в начало сплава. Ребята рассудили, что лучше неделю лес тушить, чем неделю байды тащить, да и выбора у них особого не было. Они согласились.

Их группу забросили в горящую тайгу, которую они целую неделю успешно тушили. Они уже два дня ждали вертолёт, как вдруг рано утром, когда все ещё спали в палатках, он прилетел. Сел, почему-то, на противоположном берегу реки. Из него, пригибаясь, выскочил лётчик. На берегу из туристов случайно оказался только Витя.

— Вам надо куда-то лететь?! — сложив руки рупором, закричал лётчик.

— Как это куда-то?! — возмутился Витя и развёл руками.

— Ну, если не надо, то мы улетели! — прокричал он и… они улетели.

Группа осталась почти без продовольствия за двумя перевалами. Рассчитывать могли только на себя. Пошли к речке через перевалы. Хорошо, что у них было с собой ружьё. Витя тащил свою байдарку в упаковке, похожей на надгробную плиту. Эта плита весила килограмм 60-65, поскольку туда кроме байдарки еще была уложена палатка, раскладка, рем-набор и прочее. Витя, согнувшись под весом байдарки, не спеша шел во главе группы, ведя ее на перевал. Заряженное ружьё висело у него на правом плече стволом вниз. Перед Витей, высматривая тропу, семенила миниатюрная туристочка. Как только перед ней взлетала куропатка, она знала, что сейчас произойдет, и поэтому тут же падала ничком на землю. Витя, увидев взлетающую куропатку, наклонялся вправо, ружье отвисало в сторону и он, поймав рукоятку ружья, тут же стрелял из-под байдарки с одной руки.

Девчушка, как заправская охотничья собака, кидалась в кусты и приносила подстреленную дичь. Дичь оставляли на тропе. Замыкающий шёл с котлом в руках. Он-то и подбирал подбитую дичь. Потом опять взлетала куропатка и девчонка, уткнувшись носом в землю, ждала, когда раздастся выстрел, и заряд дроби пронесётся над ней… Так они и кормились…

Я закончил свой рассказ под одобрительный гогот компании. Но во время рассказа всё время ловил на себе пристальный взгляд одной из московских туристок. Она, почему-то, даже не смеялась, когда я закончил повествование.

Когда все отсмеялись и на секунду повисла тишина, раздался её вопрос, который просто поверг меня в жуткое смятение:

— Простите, а этого вольного стрелка, случайно, не Витей Ворониным звали?

— Да, это был Витя Воронин! — только и промямлил я ошарашено, а в голове пронеслось — «вот влип, рассказав чужую байку. Неужели Витька что-то приврал?»

— Вообще-то, это я падала ничком и работала спаниелем в том походе! — и она подтвердила весь Витькин рассказ, пересказанный мною.

Народ ржал до коликов минут десять. Вечер продолжался.

Когда все уже стали расходиться по палаткам, ко мне подошёл широкоплечий парень невысокого роста, который из тех, что проще перепрыгнуть, чем обойти.

— Простите, а вы Лёня Ротгольц?

— Да, это я! — уже готовый к любым сюрпризам, выдохнул я.

— Я — Геракл.

— Какой Геракл? Из древней Греции?

— Какой древней Греции — из Холодильного института! Я с твоим братом Женькой в одной группе учился, сколько раз у вас дома пили!

— Боже мой! Николай это ты! Извини, сразу же не признал.

Николай распределился в Минск и работал на Минском заводе по производству холодильников. Да, мир тесен.

…Но насколько он тесен, я понял позже, спустя четыре года, когда я служил офицером на севере и ко мне в Североморске подошёл широкоплечий капитан, который в своём кителе с погонами напоминал мне высокий трехстворчатый шкаф. Я его снова не узнал.

— Простите, а Вы Лёня Ротгольц?

— Геракл! Это снова ты! Как я рад тебя видеть!..

Мы снова гребли по солнечной, весенней речке. Зеленовато-розовая дымка леса с каждым днём становилась все зеленее и зеленее.

Солнце слепило нам глаза и жгло нещадно.

Впереди нас шла огромная группа байдарочников, лодок тридцать пять-сорок.
Солнечные блики от их вёсел мерцали над водой, как волшебное серебряное облако.
Руки и лица у всех так обгорели, что нужно было принимать какие-то меры. Кремов от солнца тогда не было. Маска имела только два отверстия — для глаз. Ни одна группа, которую мы встречали, не забывала спросить, где мы набрали столько Гюльчитай.
Через пару дней мы с удивлением заметили на лицах наших девушек, под их глазами ожоги размером с пятак. Ожоги были сильные, до волдырей. Проведя небольшое расследование, выяснили, что это просто ожоги от солнца, которое попадало на их лица через отверстия в масках.

Мы подходили к Большим порогам.

Возле затопленных прибрежных кустов по пояс в ледяной воде стояли двое парней. Они старательно, по шпангоуту, выковыривали из кустов всё, что осталось от их байдарки.

Это зрелище произвело на одного из капитанов наших байдарок очень сильное впечатление. Последующую его реакцию на эту абсолютно «бытовую» походную сцену мы совершенно не ожидали.

Он отказался идти на Большой порог. Притом категорически.

Витя был «аккуратист». Он просто обожал своё самодельное снаряжение и свою байдарку. Его самодельный рюкзак был разделён на множество отделений и карманчиков. В каждом лежали маленькие капроновые сумочки на молниях. В каждой сумочке лежало по несколько мешочков с разной туристской всячиной. Все эти сумочки и мешочки были надписаны и пронумерованы. Байдарка его тоже являла собой образец порядка. И потерять всё это «великолепие» было выше его сил. Вначале, когда он сказал, что собирается обносить порог, мы решили, что он шутит, и даже засмеялись, но увидев его напряжённое лицо нам сразу же расхотелось смеяться. Решив, что он просто боится идти в порог, мы стали уговаривать его разрешить нам пройти порог в его байде. Но он не столько боялся за себя, сколько боялся потерять свое «драгоценное» снаряжение. Пришлось нам разгружать его байду и обносить порог. А это два километра. Порог состоял из несложных, больших, пологих валов. Навстречу нам, туристы из других групп тащили свои байды, в начало порога, чтобы снова, во второй или пятый раз, пройти порог. Идущие нам навстречу шутили над нами, предлагая просто «махнуться» байдами.

Такого позора я давно не испытывал.

Витя, сопя, тащил свои манатки, а мы с Борей тащили его лодку. На очередном привале мы присели с Борей отдохнуть на перевернутую байду. Мы молча смотрели на блестящие, перекатывающиеся валы порога. Боря нарушил наше молчание:

— Вот так умирают туристы…

— Ты про ту девушку?

— Нет, та девушка погибла, а этот просто умер, …как турист. По крайней мере — для меня.

Остальные наши лодки порог прошли на ура.

Как всегда, немного начудил Мишка Серяков. Перед самым отчаливанием он заметил, что его матрос — жена Люба — не застегнула подпругу — нижнюю лямку на спасательном жилете. Эта лямка не позволяет вывалиться из спасжилета на воде. Он помог застегнуть ей лямку прямо в лодке, при этом случайно перекинул её через спинку, тем самым пристегнув жену к байде. Это выяснилось, уже после того, как они прошли порог, и Люба попыталась вылезти из лодки.

Следующий порог «Печки» тоже не обошелся без приключений.

Мы пристали перед порогом и просмотрели его. Порог не представлял собой ничего серьезного — несколько небольших валов. Их можно было легко обойти слева, но очень хотелось снять эффектные кинокадры. У нас с собой было две восьмимиллиметровых кинокамеры. У меня была старенькая камера «Кварц», которой я снимал уже восемь лет, а у Мишки новенькая «Кварц-Супер».

Вначале порог прошли Миша с Любой и экипаж Бори с Иришкой.

Я заснял их прохождение на Мишкину кинокамеру. Мишка причалил ниже порога. Я отдал ему его кинокамеру и свою, чтобы он заснял наше прохождение. Мы быстро проскочили этот порог и причалили. Подошел Миша.

Отдавая мне мою кинокамеру, он выглядел несколько растерянно.

— Миша! Что случилось?

— Лёня, я камеру утопил.

— Как утопил, вот же она!

— Да я свою утопил, пока на твою снимал, моя из не застёгнутой сумки на животе прямо в воду выпала.

— Ну, ты блин, даешь! С тобой не соскучишься! Давай верёвку, пошли вылавливать!
Мы взяли капроновую верёвку и пошли на место происшествия. Над высоким береговым откосом на страховочную верёвку я поставил Борю и Витю. Мишка обвязал второй конец вокруг пояса и, как был в одежде, полез в ледяную воду.
Я стоял на берегу напротив Мишки и контролировал «процесс». Поскольку температура воды была градусов пять, он мог отключиться в самый неподходящий момент от переохлаждения, или его могло прижать потоком ко дну.
Мишка стоял уже минут пять по грудь в воде и топтался на одном месте. Губы его посинели.

— Миша! Там что, дно гладкое?

— Нет, каменистое.

— Ты что, босиком?

— Нет, в ботинках.

— Так, как же ты в ботинках можешь нащупать камеру среди валунов?

Мишка согласился со мной, вылез на берег, снял ботинки и снова полез в воду.
Я обернулся.

— Люба, а где спирт?

Любаша галопом рванула к байдаркам. Через две минуты она уже кубарем катилась вниз к нам по размокшей глине склона. Мишкины губы совсем посинели и его уже трясло.

— Мишка, вылезай, ты уже посинел!

— Н-н-нет, я ещ-щё поищу!

Боря и Витя, стоявшие на вершине восьмиметрового берега на страховке, из-за шума порога не слышали наших разговоров. Они только внимательно следили за моими командами. Я поднял большой палец вверх и тотчас же сильный рывок выдернул Мишку на берег. Зубы его стучали.

— Люба! Спирт давай!

Подскочила Люба с флягой. Мишка взял её.

— Люба! А кружку? Где нам разводить спирт?

Люба опять бросилась к лодкам.

— Мишка, снимай портки, я их надену и попробую поискать. Не хочется свои мочить, а твои всё равно мокрые.

К тому времени, как я нацепил Мишкину мокрую и холодную одежду, на нас сверху скатилась уже вся перепачканная в глине Любаша. Она притащила кружку и сухую одежду для Мишки. Мишка зачерпнул кружкой воды из реки, добавил спирту и «хряпнул».

Я завязал на груди веревку и, чтобы меня потоком не прижало ко дну, переместил узел на спину. Снял обувь и в носках полез в воду. Я, конечно, знал, что вода холодная, но чтобы настолько!

Попробовал нащупать камеру ногами, но камней было так много, что отличить их от камеры было практически нереально, да и замерзшие ступни ног уже ничего не чувствовали.

Попробовал нырять. Но поскольку до основной струи порога было всего несколько метров, течение у берега было довольно сильным и меня все время сносило. Могло снести и камеру, но насколько? Решил провести «следственный эксперимент».

— Мишка! Ты где стоял?

— Здесь.

— Бери камень, подходящий под размер камеры, и роняй с высоты живота.
Мишка взял камень и уронил его в воду. Его почти не снесло. Я нырнул, зацепился рукой за крупный валун и стал шарить рукой по дну. Вдруг жуткий рывок за спину, от которого у меня на секунду даже потемнело в глазах, выдернул меня, как рыбёшку на берег.

— Мишка, вы что, сдурели! Что случилось? Вы мне чуть спину не сломали своим рывком!

— Лёня, тебя долго не было, и я решил, что тебя струёй ко дну прижало, ну я и дал команду…

— Мишенька, дорогой, дай, пожалуйста, команду «выдать» верёвку. И не дёргайте, пожалуйста, так сильно!

Я ещё пару раз нырнул — безрезультатно. Думаю, ещё раз нырну, и пора завязывать. На третий раз я, всё-таки, нащупал камеру.

Мишка был очень доволен. Я тут же разобрал её, насколько позволял наш инструмент. Мы с ним в профилактических целях хряпнули еще по балдометру спирта и продолжили наше путешествие.

(Балдометр — алюминиевая коробочка объемом 50 мгр. из-под фотопленки, которая применяется в походах, как мерное устройство при розливе спирта по кружкам).
Самое интересное, что, впоследствии Миша смог отремонтировать свою кинокамеру и ещё не один год ею снимал.

Потом мы еще два дня шли по сверкающей Мсте, любуясь красивыми берегами. Мы делали остановки в очаровательных, уютных деревушках. Залезали через сломанные кованые решётки в заколоченные церкви, где на нас с растрескавшихся и почерневших икон, с укором смотрели лики святых.

За этими яркими впечатлениями я и забыл про увиденную нами в начале похода странную первомайскую демонстрацию.

Прошло тринадцать лет. Началась Перестройка, затем перестрелка…

Огромный колос, в котором мы жили, веря в его незыблемость, вдруг рухнул на наших глазах и рассыпался на куски.

В магазинах были пустые полки. В Москве голодные шахтеры лупили касками по мостовой.

Сидя у телевизора и с ужасом наблюдая, как разрушается наша страна из-за бездарности наших партийных руководителей, я вдруг поймал себя на мысли, что когда-то нечто аналогичное уже видел.

И тут в памяти всплыла эта странная, уже почти мною забытая демонстрация.
Да, всё было точно так же.

Мы долго и молча шли под развивающимися лозунгами и знамёнами к какой-то непонятной для всех цели и дружно, всей страной месили эту грязь.

И вдруг мы все увидели, что дошли до предела. Всё, дальше идти некуда. Дальше дороги нет.

После небольшого замешательства все побросали знамена в грязь и разбежались по углам. Пить водку.

Господи! Подумал я ещё тогда, когда же в этой стране — в этой большой деревне, появится взаимоуважение, порядок и солнце.