Эти двадцать километров от станции до реки Лая дались нам довольно трудно. Бывшая лесовозная дорога, проходившая по сплошному болоту, с редкими перелесками из кривых, маленьких берёз. По таким «дорогам» я ещё не ходил. Это была так называемая «гать». Дорога была выложена огромными плотами, которые были связаны стальной проволокой из толстых брёвен. Лесоразработки здесь были прекращены 10 лет назад. Брёвна превратились в труху, разошлись, и прыжки по ним с пятидесятикилограммовым рюкзаком напоминали акробатический этюд. Периодически нога проваливается сквозь толстостенное бревно, ты летишь головой вперёд, стукаешься в болото, а сверху тебя пристукивает тяжёленым рюкзаком. Упавшего таким образом Мишку пришлось доставать «по частям». Он чуть не захлебнулся в болотной жиже, придавленный рюкзаком. Подскочив, мы стянули с него рюкзак, а потом вытянули и Мишку. Я тоже пару раз хорошо навернулся, но, к счастью, никто из нас ног не переломал, и жутко хромая на стёртых ногах, мы добрели до заброшенной деревни лесорубов на берегу речки.

Жара была неимоверная. Мошки и комары на привалах остервенело наваливались на нас. На ходу от них можно было отбиваться веточкой. Мы шли к реке третьей категории сложности. Категория оказалась нулевой. Речка Лая оказалась очень узкой и маловодной. Течения практически не было. Видимо тот, кто писал отчет по речке, очень хотел получить справку о прохождении третьей категории.

Речка с трудом тянула на единичку. А мы собирались по ней идти, собрав большой селянский плот на камерах от ТУ-104.

Деваться было некуда. Нужно было найти решение, как двигаться по этой речке-ручью и при этом, чтобы нас заживо не сожрала местная фауна. Обсудив на совете ситуацию, мы приняли единственно возможное правильное решение.

Утром, выспавшись, мы, отодрав доски от разрушенных домов, сколотили из них рамы для двух небольших плотиков. На две и три камеры привязали снизу камеры, сверху водрузили наши рюкзаки с гермоупаковками, сели и поплыли вниз по течению... ночью.

Мы плыли белой ночью по маленькой, петляющей среди бескрайних болот речке. Тишина прерывалась только плеском наших вёсел. Причалили мы у разрушенного посёлка. Целой осталась только половина одного дома, превращённая охотниками в зимовье. Здесь мы и остановились, чтобы построить небольшой плот и дальше идти на нём, тем более, что речка стала шире.

Сладко выспавшись в этом зимовье, мы приступили к постройке плота. И, хотя у нас был уже хороший навык с предыдущего похода по Лене, это оказалось совсем не просто. Солнце жарило так. Как будто это было не заполярье, а город Сочи. Но, раздевшись догола, чтобы нырнуть в речку, тут же становились чёрными от комаров и мошки.

Комар он интеллигент. Пока усядется, пока найдет место куда укусить, расчехлит свой хобот — его десять раз прихлопнешь.

Мошка же — это просто партизанская орда. Они заползают в любую неплотность, щёлочку на одежде, проползают аж до колена и выгрызают маленькие, кровоточащие дырочки на коже. Из-за этого гудящего, шевелящегося и вечно следящего за тобой плотного тёмного облака, возникали большие проблемы сходить «до ветра», тем более, когда настоящего ветра не было. Но методом проб и ошибок было найдено решение. Для выполнения, задуманного нужно было выйти на открытый берег реки, сосредоточиться, даже быстро снял штаны, постараться решить «проблему» в течение 5-7 секунд. Не более, поскольку если «процесс» затянулся — спать будешь на животе. Если сходу проблема не решена — штаны подтягиваются и делается перебежка метров на 20-30 для того, чтобы оторваться от облака комаров и мошки. При необходимости процесс повторяется. Главное было не убежать далеко от лагеря.

Нам помогло 2 литра демитилфтолата, которые мы взяли с собой от комаров. Мы им чуть не умывались, на жаре вместе с потом всё стекало в течении 15 минут, и атака комаров и мошки возобновлялась. Короче, несмотря на то, что на нас были брезентовые брюки и штормовки, у нас были искусаны руки до локтя и ноги до колен. На лица без слёз нельзя было смотреть. Батя и Вовчик так опухли, что больше напоминали не весть как забредших сюда узкоглазых бурят. Я был в самом завидном положении — у меня был накомарник.

За три недели до этого я был в байдарочном походе по северной Карелии на реке Шуя. Мошка и комарики пожрали нас там на славу. Поэтому по приезде я попросил матушку, и она мне сшила накомарник. Всей команде перед походом я порекомендовал пошить накомарники, но народ не внял. А сейчас срочно нужно было что-то придумывать. Когда я зашел в зимовье, вся команда склонилась, нагнувшись над кроватью и что-то там внимательно рассматривала, тихо переговариваясь. Когда мне удалось заглянуть через из спины, то я увидел свою капроновую авоську из мелкой сетки. И не успел я возмутиться со словами: «Я не понял!!», как авоська была разрезана ножом на четыре части. Каждому (кроме меня) досталось по куску 15x30. Все похватали свои куски, и зимовье превратилось в кружок «Умелые ручки».

Сверху к сетке нужно было пришить какой-то колпак. Каждый изощрялся, как мог. Батя сверху пришил полотенце, Серёга и Вовчик распороли мешок из-под сухарей. Лучше всех придумал Мишка — он пришил сверху портянку, которая сама по себе являлась прекрасным фумигатором. Потом Мишка прожёг в капроновой сетке дырочку напротив рта и вставив сигаретку курил, не снимая накомарника. Рукава и штанины пришлось всем перевязать веревочками. В таких брезентовых скафандрах на сорокоградусной жаре было непросто. Пот тёк ручьями, застилал глаза, но это был оптимальный вариант. Мы дружно строили плот. Кто-то обтесывал жерди, кто-то накачивал и привязывал камеры, а кто-то отдирал доски для плотила от развалившейся конюшни. Плот с дощатым настилом получился на славу — хоть танцуй. Потом мы загрузились и начали сплав. Шли в основном белыми ночами, а днями отсыпались.

Речка Лая оказалась на удивление мелкой, узкой, извилистой. Мы на нашем плоту, рассчитанном на мощные Саянские реки, общая длинна которого с граблями достигала десяти метров, смотрелись как подводная лодка в степях «Украины». Скорость течения была 3-4 километра в час. Злую шутку сыграли с нами составители описания этого маршрута, которые Володька списал в клубе туристов. По этому описанию река третьей категории, на ней много порогов и т.д. Речка не тянула и на байдарочную двоечку.

Для того, чтобы скрасить наш «сплав», а вернее сползание по течению, мы изощрялись, как могли. Двое дежурили на граблях, а из оставшихся троих кто-то бросал спиннинг, кто-то играл на гитаре и заунывно выл(пел), а то начинали расписывать в карты «пульку». Играли на «черпаки». То есть проигравший должен был выпить несколько черпаков воды из реки. Мишка через пару часов игры напоминал водяного из мультфильма, внутри которого была водица. Не выдержав такой малой скорости передвижения, да и, видимо, выпитая вода ударила в голову, но Мишка бросил карты, схватил чалочный конец и ринулся на берег тащить плот.

Но, видимо, выпитая вода бултыхнулась в нём, он качнулся, одной ногой ступил на берег и через секунду на поверхности плавала только Мишкина фетровая кепочка. Самое удивительное, что ровно ещё через одну секунду Мишка вынырнул, чётко попав головой в кепочку, вылетел на берег, не выпуская из рук верёвку, и стал с остервенением тащить его вдоль берега. После нескольких секунд гробовой тишины над лесом раздался всеобщий ржач, который не смолкал ещё полчаса. Повеселил нас и Вовчик, катапультировавшись с плота.

Вовчик мирно ловил рыбу на спиннинг с носа плота, когда кому-то из нас вздумалось спрыгнуть на берег с кормы. Толчок, корма уходит вниз, в нос плота соответственно взлетает вверх. Вовчик, как стоял солдатиком, так солдатиком и, взвившись в воздух ушел под воду. Самое прикольное, что над водой остался только его кулак с зажатым спиннингом.

Лая приняла несколько впадающих в неё речушек, стала полноводнее, наша скорость чуть-чуть увеличилась, но плот по-прежнему периодически садился на перекатах на камни.

Приходилось спрыгивать в воду и толкать плот. Ни гидрокостюмов, ни болотных сапог у нас не было. К предыдущему походу по Лене мы все пошили себе резиновые чулки из детской клеенки, наверх которых надевались кеды. Однако уже за первый поход они протёрлись и пропускали воду и лезть каждый раз в холодную воду не очень хотелось. Я на свою голову пошил себе новые бахилы, приклеив к армейским бахилам от химзащиты высокие голенища из клеёнки. Как только мы садились на камень, народ поворачивал головы в мою сторону и дружно кричали фразу из фильма «Человек-амфибия»: «Пошёл в воду, жаба!!!». Я со вздохом лез в воду, сталкивал плот с камня и в последний момент, когда плот уже пошёл, заскакивал на него.

Речка стала пошире, берега повыше и покруче. Вдоль реки росли берёзки, как будто мы шли не по заполярью, а по средней полосе России. Но если забраться на берег, до горизонта простиралось бесконечное болото с одиноко стоящими чахлыми сосенками.

Почему-то очень четко, до мельчайших подробностей, запомнился один странный случай. Мы проталкивались всё дальше и дальше вниз по реке. По карте должен был быть заброшенный поселок лесорубов. Берег всё время был крутой, и не было видно никаких признаков поселка. За очередным поворотом реки открылся пологий берег, поросший иван-чаем. Я вызвался сбегать и посмотреть поселок.

Я спрыгнул с плота на берег и стал подниматься по склону. Меня насторожил какой-то странный звук, который доносился сверху: И-и-и-бум, потом пауза и опять — и-и-и-бум. Теряясь в догадках, я поднялся наверх. От открывшегося вида я несколько опешил. Передо мной лежало огромное поле. Поросшее ровной, неестественно зеленой травой. На дальнем плане белела берёзовая роща, над которой нависло тёмно-синее небо. Через траву проступали прямоугольные контуры фундаментов домов. Весь поселок был вывезен, но на одном фундаменте стояла дверная коробка с дверью! При этом ни дверь, ни коробка не выглядели очень старыми. Древесина не была тёмно-серой, а имела жёлто-серебристый оттенок, и не похоже, что они простояли над открытым небом 10 лет. А, по нашим сведениям, лесорубы ушли отсюда уже 10 лет назад.

Хотя ветра я не чувствовал, но дверь со скрипом «и-и-и» приоткрывалась, а потом захлопывалась — «бум!!». Я стоял просто ошарашенный этим видом, судорожно соображая, почему лесорубы не увезли дверь с коробкой, ведь это достаточно дорогая вещь, которую топором не сделаешь. Я подошёл к двери поближе, чтобы рассмотреть её. Дверь неожиданно заскрипела и открылась передо мной. «Вот хохма», — подумал я, — «дай-ка войду, коль приглашают». Я уже хотел переступить через фундамент в дверь (ступенек не было), но что-то меня остановило. Я смотрел через приоткрытую дверь на золотистую берёзовую рощу, светящуюся в лучах заходящего солнца, и мне вдруг показалось, что та часть рощи, которую я вижу через дверь, несколько ярче остальной рощи...

Мне стало как-то не по себе. «Нет», подумал я, — «не пойду».

И в ту же секунду, будто услышав мои мысли, дверь захлопнулась. Я осторожно обошёл дверь и пошёл быстрыми шагами к реке. Когда я начал уже спускаться по склону, я вновь услышал зловещее «и-и-и-бум». Ребята на плоту обогнули излучину реки возле городища, пристали к берегу и уже ждали меня. Возле реки на берегу валялась буржуйка, сделанная из бочки.

— Ты где там гуляешь? — набросились на меня ребята.

— Скоро лагерь надо ставить, жрать хочется!

— Ну что там интересного? — поинтересовался Володенька.

— Ребята, домов там нет — вывезли, а вот есть дверной косяк и печка буржуйка. Можно пароход сделать.

— Пароход делать не будем! Запрыгивай, поплыли!

Походные будни шли своим чередом. Чтобы всю ночь не жрали комары, был разработан целый ритуал загрузки в палатку. Спали мы впятером в двухместной палатке. Кроме двух литров ДЭТы от комаров, которые очень быстро кончились, у нас был заветный аэрозольный баллончик от комаров и тараканов. Батя очень берёг этот баллончик и кроме себя никому не давал им пользоваться. В палатку забирались так: сначала забирался Батя, прыскал баллончиком по углам и концу палатки, затем мигом выскакивал наружу. Палатка застегивалась, мы выжидали несколько минут, раздевались на улице и открывали палатку. И как только комары, которые остались в живых после «газовой атаки» с визгом вылетали из палатки, туда с воем залетали мы и задраивали палатку.

В одну из последних наших ночёвок на реке мы решили переночевать не в палатке, в тесноте, а в зимовье, которое нам встретилось. Чтобы уничтожить всех комаром в зимовье, потребовалась бы целая бочка ДЭТы, поэтому бороться с комарами даже не пытались. В зимовье было очень жарко, но приходилось спать в полностью застегнутом спальнике, из которого торчал один нос в накомарнике. А над нами стоял низкий, несмолкаемый гул. Вдруг посредине ночи все были разбужены криками обычно спокойного и невозмутимого Бати:

— А-А-А-Гады! Сволочи! Получайте!

Володька выхватил заветный баллончик и стал пшикать им влево и вправо. При этом при каждом «пшике» из воздуха как бы вырезался чёрный конус, который тут же падал на пол. Мы потом ещё долго не могли уснуть от смеха.

Сплав закончился, мы ушли с реки, а на автобусе уже добрались до Архангельска. В Архангельске мы остановились в квартире родителей Володьки. У него очень гостеприимные родители и две очаровательных сестры.

Решили посетить родину Ломоносова — деревню Михайловское. Сели на маршрутный теплоход и поплыли по Северной Двине в Михайловское. Нам открылись красивые лесистые берега Северной Двины. По реке то туда, то сюда сновали старинные плоскодонные колёсные пароходы с большими дымящими чёрными трубами. Им уже тогда было больше ста лет. Расспросили одного из матросов нашего теплохода. Выяснилось, что эти колёсные пароходы, работающие на угле, до сих пор эксплуатируются из-за своей низкой осадки. Используются они для буксировки плотов, и могут пройти по самым мелководным участкам. Пассажиров на нашем теплоходе было не много. В основном это были бабушки со своими внуками. Бабульки, сбившись в стайку на скамейках верхней открытой палубы. Они судачили о чём-то своём, «девичьем», периодически выхватывая из облака носящихся вокруг ребятишек своего внука и пытаясь впихнуть в него очередной пирожок или бутербродик. При себе у каждой из них было по целой корзине всякой снеди.

— Ну Васенька, ну скушай бутербродик!! Ну скушай пирожок!!

— Не хочу, — кривляясь, тянуло мелкое создание и убегало дальше.

Денег у нас было, что говорить, «впритык», так что плыли мы опять с пустыми животами. Мы вздохнули и начали петь под гитару. Сразу же беготня прекратилась, и ребятишки уселись перед нами на скамейках и прямо на палубу мы спели им несколько детских песен, которые были в нашем репертуаре. Бабушки были очень довольны: их чада, находясь в неподвижном состоянии, легко контролировались. И тут мы спели песню «Мне бы хлеба, хлеба, хлеба, мне бы лишь кусочек сала и немного колбасы». Вдруг одна из бабушек развернулась к нам и спросила Мишку, который был ближе всех к ней:

— Ребята, а вы бутербродик не хотите?

— Ну что Вы! Как можно? — стал изображать невинность Мишка, — ну разве что попробовать, — сказал он, и тут же у всех на глазах отправил бутерброд целиком в рот. Глаза у бабушки округлились до таких размеров, что стали больше очков. Тут же со всех сторон к нам потянулись руки с бутербродами и пирожками. Слабо отнекиваясь, мы с благодарностью приняли дары. Перекусив, мы с новыми силами продолжали концерт до самого Михайловского.

Нам очень хотелось попасть на Соловецкие острова и посмотреть их. (Звучит то как! Хотели попасть на Соловки. Раньше это было в раз). Но попасть туда тогда можно было только по профсоюзным путёвкам, которые давались на заводах передовиками производства. Поскольку мы на передовиков не тянули, решили идти исполком и попытаться получить пропуск, который разрешал купить билеты на пароход до Валаама.

Была одна загвоздка — нам не в чем было пойти в солидное государственное учреждение. Поскольку мы в одних и тех же штормовых костюмах и по болоту, и у костра сидели, и по лесу продирались, то в результате у Мишки на попе были две замечательные заплатки, у Серёги не застегивалась молния, а у меня моя любимая фланелевая рубашка в цветную клеточку разорвалась на много мелких полосочек. В результате наша делегация выглядела так: впереди шествовал высоченный красавец Серёга в позе фюрера со скрещенными ниже пояса руками, далее следовал я. У меня на плечи, прикрывая спину, была небрежно наброшена штормовка. Замыкал шествие Мишка с заложенными за спину, как у ЗЭКа, руками.

Я точно не помню. что мы там говорили, показывали какую-то липовую бумагу от института об этнографической экспедиции, ходили по кабинетам, но видимо наш вид внушил доверие, и разрешение на посещение Соловков мы получили. Мы были просто безумно счастливы. Серёга решил не идти с нами. У него вскоре должна была быть свадьба, и он рвался к своей невесте. Мы его благословили и отпустили с богом. Попрощавшись с Володькиными родителями и сёстрами, мы загрузились на пароход и к утру были на Соловецком острове. Казалось, что огромные стены и башни Соловецкого монастыря нависали над всем островом. Поскольку приехали мы «дикарями», то гостиниц для нас, естественно, не было. Да и экскурсанты, которые приходили на Соловки, ночевали на пароходах.

Мы пошли с рюкзаками вдоль берега в поисках стоянки и ... о, удача! На берегу, недалеко от «Переговорного камня» натыкаемся на лагерь туристов из Горького. Двое парней и восемь(!) девушек. Естественно, мы встали лагерем рядом. Это была восхитительная неделя на острове. Днём мы путешествовали по острову, а вечером купались в тёплом лесном озере, которое было неподалеку, а потом горланили песни у костра, травили байки. Руководитель горьковчан очень хорошо играл на гитаре, а девчонки замечательно пели. Наша команда тоже уже хорошо спелась за два года, поэтому наши песенные дуэли заканчивались только под утро.

Тогда на Валааме была организована замечательная экскурсия по озёрам и каналам острова. В стародавние времена крестьянами, которые ссылались на остров на исправительные работы под руководством монахов, были прорыты каналы между озёрами. На каналах стояли шлюзы. Монахи регулировали уровни воды в озёрах, разводили рыбу. Они здесь, рядом с заполярным кругом, сеяли рожь, даже говорят выращивали в парниках ананасы.

Мы загрузились в пять шлюпок и под руководством местного инструктора — очаровательной девушки — двинулись по каналам. Лес на острове — настоящая сибирская тайга с густым, неприхотливым подлеском, много болот. Каналы между озёрами были шириной метра три. Стенки были аккуратно облицованы камнем. Облицованы были на совесть — за два века ни один не вывалился. Ширина каналов не позволяла грести вёслами в уключинах, а большая глубина не позволяла отталкиваться от дна. Оставалось либо грести одновременно двумя вёслами с носа и кормы, как канойными, либо придумывать новый способ передвижения. Методом проб и ошибок через десять минут я принял решение.

Передвигались мы без вёсел и без шестов. Я встал на нос лодки, уперся руками в борта и, встав на одну ногу, оттолкнулся от каменной стенки. Лодка по дуге пошла к соседней стенке. Я сменил ногу и оттолкнулся от соседней стенки и так далее. Со стороны это выглядело наверно презабавно, но несколько других лодок повторило наш опыт. Вода в озёрах была как хрусталь. Сквозь воду было видно, как у дня стояли щуки. Купались прямо на ходу, прыгая с лодки. Мы дошли до дальнего озера, а оттуда пешком дошли до маяка на горе Секирная. Вид с этой горы на остров был прекрасен. Это потом, много лет спустя, я узнал, что весь склон горы покрыт множеством полит заключенных. Но тогда мы были молоды, веселы и «упруги, как кеды».

В один из дней мы обследовали монастырскую крепость. Крепость тогда находилась в разгромленном состоянии после пребывания там лагерей. Потолков в башне не было. Для того, чтобы попасть в смотровую башню, пришлось идти по потолочной балке длинной 12 метров, которая лежала поперёк башни на высоте метров десять. Балка была вытесана из лиственницы и шириной была сантиметров тридцать. С боков у неё торчали кованные квадратные гвозди. Она извивалась и дрожала под ногами, а может это ноги дрожали, но до окошка смотровой башни мы добрались. Я снял панораму на камеру, и мы двинулись назад.

На нашей радиалке на дамбу был забавный случай. Целая цепь дамб между островами протяжённостью несколько километров была построена монахами и их послушниками. Когда шли по дамбе, Батя вдруг спрятался за камень, высунул голову и стал ей двигать из стороны в сторону. Мы опешили.

— Батя, ты чего?

— А вы в море гляньте.

В море, в ста метрах от берега, торчала усатая круглая голова, которая повторяла все Володькины движения. Это был тюлень. Они очень любопытны по натуре. Батя сам из поморов, да ещё несколько лет охотился и рыбачил в Якутии. Оказывается, таким образом охотники в Якутии подманивают к берегу на ружейный выстрел тюленя.

Неделя пронеслась, как один миг. Мы уходили на большом белом пароходе. Горьковчане в полном составе провожали нас. Мы стояли, разделённые парапетом и лиром и пели под две гитары общую песню «Дороги». Потом пароход отчалил, и водяная пропасть между нами стали расти. А мы всё стояли и пели, пока остров не стал совсем маленьким на горизонте.