Когда же мы с ним подружились? Может быть в зимних походах выходного дня в седьмом классе? Эти походы проводил руководитель школьной секции Космонавтов (в простонародье — Лунатиков) Борис Ильич.

То, что заставлял нас делать Борис Ильич в этих походах, наводило на мысль, что у него были садистские наклонности. В эти походы ходил почти весь параллельный класс «А», в котором и учился Вовка. Из моего класса «Б» был я и трое наших девчонок. Этот Борис Ильич гонял нас поздней осенью по тропинкам вдоль реки Сестры. Уже выпал первый снег, температура была градусов минус пять-восемь. Нужно учесть, что большинство девчонок, которые ходили с нами, были просто «домашними болонками», которые и в лесу не часто бывали. А тут мы бегали по снежным тропинкам, прыгали с 2-х метровой высоты, пробирались на руках по откосу реки, висели над водой, хватаясь за кусты и деревья. Переправлялись через речку по висячему над водой, на высоте трех метров дереву и проделывали множество других акробатических этюдов. Вовка очень ловко и стойко всё это проделывал. Мне это давалось труднее, так как я весил больше, был более неуклюжим, да еще в добавок ко всему шёл в лыжных ботинках на скользкой кожаной подошве. Туристских ботинок тогда у меня ещё не было. И когда мы уже шли по шоссе к станции, скорее не шли, а еле тащились от усталости, я вдруг захромал и почувствовал боль в пятке. Осмотрев ботинок, я обнаружил, что у меня только что отвалился каблук и оставшиеся гвозди впились в пятку. Я выдернул гвозди рукой, а вот каблука найти не мог. Дорога чистая, гладкая, а каблука нигде нет. Посмотрел, посмотрел, плюнул и пошел дальше, хромая. Мы прошли ещё минут двадцать и вдруг Володька закричал:

— Ребята, у меня два каблука! Я подумал, что это я хромаю, а у меня второй каблук прицепился.

Он наступил на мой каблук с торчащими гвоздями и так шёл с ними терпеливо хромая двадцать минут.

В начале восьмого класса ко мне после школы подошла Вовкина мама и спросила, не мог бы я записать Володю в туристическую секцию, в которую я хожу уже второй год. Я немного удивился, почему Володька сам меня об этом не попросил, тем более что мы с ним почти каждый день видимся и в школе, и во дворе. Её ответ меня тогда несколько удивил: Он стесняется тебя попросить.

Так Володя попал в нашу туристическую группу. Были у нас так называемые экскурсионные маршруты по разным городам.

В декабре семидесятого года наша группа поехала в Нарву. Наша группа это двадцать пять-тридцать балбесов от четырнадцати до семнадцати лет, которые были членами турклуба Дома пионеров на Фонтанке. Многие из «пионеров» уже были здоровыми щетинистыми парнями, за плечами у которых был и Кавказ, и Карпаты, и Тянь-Шань.

Наш поезд прибыл в Нарву рано утром в пять часов. Нужно было ждать на вокзале до десяти часов утра, когда придут смотрители школы, в которой мы должны были ночевать, и откроют её. Конечно, мы не могли дождаться утра, так хотелось увидеть крепость. Оставив рюкзаки на вокзале под присмотром нашего вечно бухого шефа, мы рванули по ночному городу в крепость Ивангород. Это сейчас крепость отремонтировали, восстановили подорванные во время войны башни и стены крепости, а тогда половина была в руинах. Мы разбились на две команды. Моя — в четыре человека — пошла в Ивангород, а вторая — ещё пять человек — пошли в Нарвскую крепость. В гробовой тишине при свете луны (фонариков у нас не было) мы вошли в развалины крепости. Ворот не было, и она никем не охранялась. Володька предложил залезть на башню. Это дурное дело оказалось довольно хитрым. Ступени каменной винтовой лестницы были стёрты и разбиты и представляли просто наклонную плоскость, покрытую снегом и льдом.

Так на четвереньках почти в полной темноте мы выбрались на верхнюю площадку. Ярко светила луна. Вовка не удержался от соблазна и залез на верхний плоский рубец башни. Я вначале обругал его, потому что зубцы были со слоем снега, а вниз было метров двадцать, но потом и сам залез с ещё одним парнем из нашей компании. Вид ночного города и черной Нарвы-реки нас поразил. Потом Серёга с Володькой, бравируя друг перед другом, стали прыгать с зубца на зубец. Каждый зубец имеет размеры где-то два метра на метр и расстояние между ними один метр. Я тоже попробовал прыгать. Оказалось, что это довольно прикольно делать при свете луны, но тут спохватившись, что это может плохо кончиться, я слез с зубцов и стащил оттуда этих попрыгунчиков. Потом спустившись, вернее скатившись с башни по стёртым ступеням винтовой лестницы вниз, попробовали залезть в подземелье под башней, но у нас не было ни фонарика, ни свечей, а газеты, которую мы жгли как факел, на долго не хватило.

Потом мы вышли из Ивангорода и пошли в Нарвскую крепость. От Нарвской крепости почти ничего не осталось после войны. Там возле единственного сохранившегося равелина, в котором был музей, стояли гаубицы. Володька углядел за задней стеной музея валявшийся в снегу крупнокалиберный авиационный пулемёт с куском рамы и обшивкой крыла. У него тут же родилась гениальная идея привезти этот пулемёт в Ленинград в музей Дома пионеров. Он вообще был очень импульсивным товарищем и иногда до безобразия упрямым. Мне стоило больших усилий и нервов отговорить его от этой затеи. Я предложил ему достать пулемёт из снега и показать, как он будет его тащить. Только после того, как он попробовал его поднять и тащить, он успокоился. Пулемёт был здоровый и неподъемный. Хотя Володька, идущий с пулемётом на плече по городу, наверное, смотрелся бы здорово. Хохоча, мы все это представили, обсудили и пошли на вокзал, потому что солнце уже всходило и хотелось жрать.

Мы ещё не знали, что вторая наша компания, которая пошла в Нарвскую крепость, сейчас сидит в милиции в обезьяннике. Мы пришли на вокзал, где дремала на рюкзаках основная часть нашей группы. Шефа не было. Через некоторое время он появился. За ним понуро плелись пятеро наших оболтусов, которые пошли в Нарвскую крепость. Вот что выяснилось. Пока мы лазали по Ивангороду, они быстро обследовали то, что осталось от Нарвской крепости и направились в Ивангород. Тут-то на мосту, на границе России и Эстонии, их и взяли. К ним подъехал на мотоцикле с коляской милиционер и довольно миролюбиво спросил, не они ли разбили витрину в магазине. На буйные заверения в своей непричастности он сказал: ну что ж, пошли в милицию, там разберёмся. Наши хлопцы вдруг, к его огромному удивлению, упёрлись: нет, не пойдём! Вот если повезёте, то поедем, а так, своими ногами не пойдём.

— Ну что ж, садитесь, коль сможете, — был ответ.

Он не учёл, с кем имеет дело. Вся команда, облепив мотоцикл, под свист и улюлюканье покатила по пустынному спящему городу в милицию. На подъёмах мотоциклу было не вытянуть шесть человек, поэтому двое соскакивали и начинали толкать мотоцикл под общее подбадривание. Когда приехали в милицию, четверых посадили в обезьянник за решетку, а одного отправили за шефом на вокзал. У нашего шефа — Юрия Николаевича Молчанова — толстенького, крепкого, ужасно косоглазого мужичка, сорока лет, была потрясающая способность проводить переговоры и находить общий язык с любыми людьми. Моментально протрезвев, что было крайне редко, он быстро оценил и разрулил ситуацию.

— Скажите, пожалуйста, когда была разбита витрина? — спросил он.

— Ну, часа в четыре, — был ответ.

— Вот наши билеты. Мы приехали в пять часов.

Инцидент был исчерпан.

Потом было ещё два замечательных дня в Нарве. Мы с упоением лазали по крепости Ивангорода, обошли его весь по верхней части крепостной стены. Володька шёл за мной. Я повернулся и заснял его.

1969 год. Иван-Город

На стене Иван-Города

Так он и остался у меня на фото в альбоме и в памяти. Человек, раскинувший для равновесия руки, осторожно ступающий по узенькой скользкой верхушке стены на высоте пятнадцати метров. Коленки его в снегу. Видно, что где-то приходилось даже ползти на коленях, но он всё равно идёт вперёд. Нарва.

Вспомнилось, как мы с Путей ходили в зимние лыжные походы по Ленинградской области, по Кольскому полуострову.

Мы неоднократно с Вовкой и со всей нашей туристской бандой попадали в наших поездках в «нештатные ситуации». Это было в 1971 году в зимнем лыжном походе по Ленинградской области.

Наш маршрут начинался в посёлке Оредеж. Ночевали мы в местном интернате. Все воспитанники интерната на новый год разъехались по семьям и в нашем распоряжении было целое двухэтажное деревянное здание. 31 декабря мы пошли прогуляться по посёлку. Шеф наш, единственный взрослый, который был с нами, был уже не с нами — в глубокой отключке. Конечно, мы были «зелёными» и неотёсанными и не очень понимали, что за контингент проживает в посёлке Оредеж. А он находится как раз на 101-ом километре, куда, тогда выселяли из города по решению суда всех алкашей, тунеядцев, дебоширов, бывших зэков. В поселок нужно было идти всей командой, а мы разбились на небольшие группы. Ну и нарвались на пьяную компанию местных ребят. Нас и их было по четыре человека, но со мной был миролюбивый Путя, тощий Толмачев и ещё один семиклассник Пашка. Перед «наездом» один из местных озадачил меня вопросом:

— Среди вас самбистов нет?

— Нет. — удивленно ответил я.

— Ах, нет, ну тогда понеслось!

(Причину этого вопроса я случайно выяснил спустя три месяца, но об этом потом). А тогда двое из нападавших сразу же навалились на меня, как самого высокого. При непродолжительной драке я пропустил удар в глаз слева и немного вырубился. Вовка попытался принять более активное участие, но тут же «получил в репу». Чтобы нам позорно не драпать, пришлось мне перейти к переговорам. Через пять минут мы уже шли с местными ребятами по заснеженной дорожке в сторону интерната мирно болтая. Я на ходу прикладывал снежок к подбитому глазу.

Вторая наша группа, которая делала вылазку в поселок, состоящая из пяти ветеранов нашей команды (им было по 17 - 18 лет) дралась более успешно, чем мы. Настолько успешно, что следующие два дня в посёлке Оредеж мы были просто блокированы в здании интерната местной братвой. Даже в новогоднюю ночь нас поджидали с колами на улице. Небольшая проблема была в том, что все удобства находились на улице. Пришлось найти под это дело ведро и выделить чулан. Наши купили в местном магазине вино — портвейн — в трёхлитровых банках! Встретили Новый год дружно и весело. С собой у нас был плёночный магнитофон. Устроили концерт и танцы.
Утром первого января шеф немного пришёл в себя и решил нам устроить экскурсию на местный стекольный завод. На экскурсию с шефом нас пошло шестеро парней. Остальные пятеро и с ними пятеро девчонок остались в интернате приводить его в порядок.

Пройдя по льду замерзшей речки Оредеж пять километров, мы пришли на стекольный завод. Шеф зашёл на территорию, а мы остались ждать его на проходной. Через час его под руки вывела охрана. Он был в хламину пьян. Как выяснилось, он выскочил через вторую проходную, нашел ларек и «заглотил» целую бутылку Агдама. С таким руководителем, нам в экскурсии отказали.

Расстроенные, мы повели пьяного шефа по дороге в сторону посёлка. Вначале, он еще сам мог переставлять ноги. Потом, нам пришлось просто волочь его по снегу. Учитывая то, что шеф весил более ста килограмм, это было не простым делом. Вначале мы менялись через каждые триста метров, то через пару километров мы стали меняться через каждые сто. Путя стойко тащил этого кабана со мной в паре. Попробовали поймать машину и довезти его хотя бы до посёлка. Тормознули на дороге КАМАЗ. Стали его запихивать в кабину. Вдруг шеф, до этого не подававший признаков жизни очнулся, раскинул руки и ноги и стал упираться, как кошка, которую пытаются засунуть в мусоропровод. Видимо, ему показалось, что его грузят в милицейскую машину. Водитель, увидев его состояние, запротестовал.

— Нет, я такого не повезу. Он мне всю кабину испачкает.

И дал по газам. Все отпрыгнули в сторону. Посередине дороги остался один я шефом на руках. Эта скотина, открыла один глаз и пробурчала:

— Как вам мальчики не стыдно?!

Я со злостью резко опустил руки, шмякнув его всей тушей об лёд. Дорога петляла, и мы решили тащить его по короткой дороге — по льду реки. Как раз была наша с Путей очередь волочь шефа, когда мы решили спуститься по склону к реке. Берег был достаточно крутым. Мы с Вовкой не смогли удержаться на ногах и заскользили, увлекаемые тушкой шефа вниз по склону. Проехав с ним десяток метров, мы поняли, что нам не остановиться, поэтому мы просто поудобнее уселись на спине шефа и под дружный гогот и улюлюканье команды выехали на лёд реки на этих импровизированных санках.

Когда мы уже были почти у поселка, нам навстречу вышла пьяная компания местных парней, человек 10-12. Ребята были «конкретные», лет по 20-23. На руках у некоторых намотаны ремни, у одного мелькнула цепь в руке. Они подошли к нам вплотную, надвинулись на нас шеренгой, остановились в полутора метрах, рассматривая нас и висящего на наших руках шефа. Дело пахло керосином, то есть хорошим мордобоем. Старший из компании сделал полшага вперед:

— Кто такие? Что делаете на нашей территории?

Возникла гнетущая пауза. И тут, вдруг, всегда помалкивавший в таких ситуациях Путя громогласно выдал:

— Да, вот, тут в лесу Деда Мороза поймали, а он гад не сознается!

Как бы в подтверждение его слов шеф поднял свою красную, совершенно круглую рожу. Шеф и так по жизни имел сильное, врожденное косоглазие. Причем косоглазие было такое сильное, что при разговоре с ним никогда нельзя было понять, видит ли он тебя. А тут, после всего выпитого его глаза просто сошлись у переносицы. Он поднял рожу, попробовал сфокусировать окружающих, но поняв безнадежность данной затеи, громко икнул и снова уронил голову.

Это нужно было видеть! Я никогда не видел, чтобы народ так пробивало на смех. От смеха всю компанию просто сложило пополам. Ржали и мы. После такой разрядки мы мирно разошлись.

На следующий день мы наконец-то двинулись дальше, на лыжах в глубь Ленинградской области. Мы шли от поселка к поселку. Ночевали в местных школах на ледяном полу. Вовка на одном из переходов обморозил себе ухо. Оно на следующий день распухло и стало топорщиться. Вовка в своей лыжной шапочке с помпоном и со своим оттопыренным ухом очень напоминал одного из гномов из мультфильма Уолта Диснея «Белоснежка и семь гномов».

В один из вечеров в очередной школе мы, как всегда, устроили танцы под магнитофон. Немного выпили вина. Я попытался пригласить на танец девчушку, за которой пытался ухаживать. Увидев это, Вовка бросился наперерез и пригласил её раньше меня. Я раздосадованный и злой сел в углу на лавку, а ноги засунул погреться между стеной и печкой — голландкой. После окончания, танца пританцовывая и виляя попой, от удовольствия, ко мне подошел Вовка. Я пригрелся, и моя злость на него уже прошла.

— Вовка! Какая же ты сволочь! — миролюбиво сказал я. Последующую реакцию от него я никак не ожидал. Он неожиданно стал всхлипывать, вытирая нос рукавом:

— Я сволочь? Я сволочь? Да я тебе столько хорошего сделал! — И тут, вдруг размахивая руками, полез ко мне драться.

Как он меня рассмешил! От смеха, и от того, что у меня ноги были за печкой, а свободной была лишь одна рука, я не мог от него отбиться. Перегнувшись пополам и давясь от смеха, я захватил его рыжую шевелюру свободной рукой и стал постукивать его лбом о деревянную перегородку, надеясь, что он успокоится. Вовка, как ветряная мельница, молотил по воздуху и по мне. После того, как мне удалось высвободить ноги, я сгреб его в охапку и быстро его успокоил. Мы тут же помирились, и я уговорил его залезть в спальник. Заснул он моментально.

С похода мы вернулись здоровыми, окрепшими. Я с фингалом под глазом, а Вовка с оттопыренным обмороженным ухом.

Неожиданно для нас, через месяц после этого похода мы узнали о событиях, которые произошли ровно за год до нашего похода, именно в этом интернате. И тут-то мы вдруг поняли смысл слов одного из местных парней про самбистов. А вот каким образом это выяснилось.

У меня во дворе был мой закадычный друг детства — Сашка Ходачек. Мы вместе с ним пришли записываться в тур-секцию дома пионеров. Но ему, что-то не понравилось в секции. То ли наш косоглазый шеф, то ли вся разбитная компания. Сашка пошел и записался в туристическую секцию при дворце пионеров, где руководителем был Агапов. Вот, что рассказал мне Саша: за год до нас их группа так же, как и наша приехала в поселок Оредеж. Остановились в том же интернате. Так же, как и мы, они пошли впятером прогуляться по поселку. На них тут же «наехала» банда местной шпаны из девяти человек. Но, в отличии от нашей команды, в Сашкиной команде несколько человек занимались самбо. Местным они «накидали по полной схеме» и пошли в интернат.

Видимо одному из местных досталось больше других. Очень сильно обидевшись, он сбегал домой, взял винтовку и побежал к интернату. Прибежав, он увидел, как один из туристов-обидчиков вылезает из окна второго этажа. Он вскинул винтовку и с первого выстрела «снял» туриста. Наповал! Когда тело рухнуло на землю, выяснилось, что это один из их компании местных ребят. Они в его отсутствие попробовали совершить штурм интерната.

Понаехало милиции. Со всех взяли показания. На следующее утро тур группу вывезли под охраной двух милиционеров, дальше по маршруту. Стрелявший получил два года тюрьмы. Нам сразу же стало понятно озлобленное отношение местных к нам и вопрос о наличии среди нас самбистов.

Запомнился наш зимний поход в Кандалакшу. Мы были в девятом классе. Наша команда, человек в пятнадцать остановилась, как всегда, в местной школе. Спали в спальниках на ледяном деревянном полу, топили всю ночь круглую печку голландку. Шеф, как всегда, ушел в глубокий запой, и мы были предоставлены сами себе. Мы стали делать радиалки по соседним сопкам.

Углядев, что у соседней сопки дорога идет почти через вершину, мы решили дойти до вершины без лыж. Взяли с собой только лыжные палки. Дошли по дороге до верхней точки перевала. До вершины казалось, что рукой подать. Нужно было пройти всего километр по лесу, а дальше по голой вершине сопки с твердым настом. И тут выяснилось, что передвигаться по снегу в лесу не так просто. Снега оказалось выше пояса. Попробуйте стоя в снегу по пояс забросить вперед ногу и сделать шаг. А два, а десять, а километр. Пройдя расстояние в сто метров, мы испробовали все способы передвижения по глубокому снегу. Мы пробовали перекатываться, ползти по-пластунски, но самым эффективным оказалось просто ползти на коленях, опираясь перед собой на сложенные вместе лыжные палки. Когда до наста оставалось метров пятьдесят, мы попали в овраг с наметённым туда пушистым снегом. Тут невозможно было даже ползти на коленях, так как мы проваливались уже с головой. Барахтаясь в легком невесомом снегу, нам пришлось просто плыть в нём кролем. Нужно ли говорить, что, когда мы встали на твердый наст, нас просто качало от усталости. Володька стойко полз вместе со всеми. Поочерёдно, через тридцать метров мы сменяли друг друга. Когда по насту, шатаясь на сильном ветру, мы добрались до вершины — нам открылся прекрасный вид на Кандалакшу.

Обратно спускаться оказалось сложнее, чем подниматься. Ноги совсем не держали. Склон был гладкий с небольшими застругами. Попробовали катиться на попе — не получилось, склон был недостаточно крутым. Мы с Вовкой легли на бок и попробовали катиться вниз. Скатившись таким образом метров двадцать, мы остановились.

Поскольку наши тела оказались неправильной цилиндрической формы, а чем-то ближе по форме к конусу — мы скатывались по кривой, а кривая вела в сторону ущелья. От этой дурацкой идеи пришлось отказаться. На базу в школу пришли все обледеневшие, еле волоча ноги, но очень довольные.

Потом лазали на сопку Железную, высотой кажется, метров восемьсот. Спуск вниз по восьмикилометровой прямой, как стрела просеке ЛЭП дался нам не просто. Лыжня на просеке была отлично накатана и скорость, которую мы там развивали, была для нас запредельной. Когда в нижней части просеки лыжня стала делать зигзаги между кустами, я «не справился с управлением» — меня занесло на очередном повороте, и я улетел головой далеко в кусты. Вовка с ребятами долго меня оттуда доставали. Руки, ноги оказались целы, но лыжу всё-таки сломал. Вовка сломал свои лыжи чуть позже, минут через двадцать. Это была на редкость тёплая и ранняя весна, снег давно сошёл, в Ленинграде было плюс двенадцать.

Было воскресенье 9 Мая, по Невскому проспекту гулял народ, одетый в лёгкие пиджачки и курточки, девушки уже были в легких, цветных платьях, когда из Московского вокзала вывалила банда подростков с рюкзаками, в ватниках, треухах с лыжами в руках. Вернее, с тем, что от этих лыж осталось. Мы гордо прошествовали по праздничному городу с лыжами, немало повеселив своим видом народ.

Май 1970 года. Кандалакша. Штурм сопки Железной.

На вершине сопки Железной.

Вовка иногда был вспыльчив, импульсивен и часто непредсказуем. Вспоминаю, как однажды, всей компанией шли по улице Рубинштейна в сторону Невского проспекта. Мы дружно обсуждали какой-то фильм. Вдруг Вовка развернулся и без объяснения пошел в обратную сторону. Болтали мы на отвлеченные темы и обидеть его ничем не могли. Все наши уговоры и увещевания не возымели на него никакого эффекта. Он молча, насупившись, ушел. Мы махнули на него рукой и пошли гулять дальше, но этот случай мне заполнился навсегда. Я понял, что от Вовки можно ожидать любого неожиданного поступка.

В лабиринте старых Питерских доходных домов, где мы бегали всё детство, у нашей компании было место, где мы собирались, болтали, что-то придумывали, планировали — это была наклонная крыша гаража, который одной стороной прилегал к глухой стене, а другой к помойке. В тот вечер я был занят и на сходку не пришёл, а жаль. Может быть, я Вовку удержал бы. Вот до чего он додумался.

Он взял половинку кирпича и с крыши гаража зафитилил им в ближайшее открытое окно дома. В той комнате коммунальной квартиры, которая была на моей лестнице, на втором этаже жил одинокий, пожилой (лет сорока) мужчина. Он был лысоват, худ и высок. Кирпич угодил прямо в большой и дорогой приёмник ВЭФ. Он успел подскочить к окну и увидеть Володьку. Ребята все разбежались, а Вовка рванул дворами домой. Однако мой сосед решил не оставлять эту выходку безнаказанной и кинулся за Вовкой вдогонку. Я не знаю, как это ему удалось, но факт остается фактом — он поймал Вовку и отвёл к его матушке. Ей пришлось заплатить за радиоприемник.
Матушка у Вовки была замечательной женщиной. Настоящая питерская интеллигентка, пережившая блокаду. Она была очень доброй и мягкой и очень любила Вовку. Она никогда не кричала на него и никогда не ругала. Он был ее единственной отрадой. Мужа у неё не было, они развелись, когда Вовка был ещё маленьким. То, что у него не было отца, как мне кажется, стало основной трагедией всей его жизни. Его воспитывала матушка, и у него так и не сформировалась в голове модель поведения мужчины в семье.

Обычно он был добрым и дурашливым, а иногда непонятным и упрямым. Но я никогда не видел его злобным, никогда не слышал от него худого слова в чужой адрес, даже когда ему приходилось очень туго.

Володька был хорошим спортсменом. Он хорошо бегал, хорошо играл в футбол, хорошо стоял на коньках и играл в хоккей. Он даже ходил в хоккейную секцию и выступал (по его словам) за молодёжную сборную ЦСКА. Но потом, он почему-то бросил занятия спортом.

Потом вспоминаю Путю на даче у его одноклассника Сашки Маслова в Кирилловском. Отец Сашки был директором зверосовхоза и у него в Кирилловском была квартира в блочном доме. В зимние каникулы мы вчетвером завалились туда на неделю.

Кроме меня, Вовки и Саньки Маслова с нами еще был Серёга Михайлов. Катались на лыжах, пили вино, дурачились. Я запоем читал собрание сочинений Конан Дойля, а трое моих друзей играли в буру на фанты. Что только проигравшие не делали! И стихи читали и в магазин бегали, и должны были за всеми спускать воду в туалете. Вовка, проиграв, должен был в одних трусах простоять на балконе десять минут. На голову позволили повязать косыночку. Я все это снял на камеру, как мы потом ржали, когда это все смотрели! В Володьке пропал великий комик. У него был потрясающий комедийный дар. Ему нужно было идти в театральный. Как он исполнял на даче у Сили «танго в трусах у патефона»! Хорошо, что я это заснял и сейчас это можно увидеть. Это было последнее лето нашего детства.

В 1972 году мы закончили десятый класс, и каждый начал готовиться к поступлению в институт. Иногда, осатанев от зубрежки, мы созванивались и шли гулять по солнечному Ленинграду. Зашли на Черный двор моего дома, подошли к гаражу, на крыше которого мы собирались. Посмотрели, помолчали, но не полезли, так как там уже сидела какая-то детвора. Как-то неловко стало, что здоровые дядьки лазают по крышам гаражей и помоек.

Было время отпусков и людей в городе было мало. То тут, то там мы наталкивались на какие-то декорации с гипсовыми львами. Возле горбатого мостика на канале Грибоедова, рядом с храмом Спаса на крови, была куча земли и гипсовые львы, возле Капеллы — то же самое. К Казанскому собору, зачем-то приделали обрубок бутафорской колонны. От настоящей её можно было отличить только вблизи. На стене Петропавловки мы увидели с Володькой какое-то круглое строение без задней стены, которое было набито огромными матрёшками.

Это уже потом мы узнали, что снимался фильм «Приключения итальянцев в России». Я сфотографировался у львов, снял Володьку в полосатой будке охранника, мимо которой в фильме проходил лев. Когда шли вдоль канала вокруг Петропавловки увидели, как на милицейском катере на подводных крыльях причалил к берегу Андрей Миронов. Он был в белых обтягивающих брюках с цветочком на клёшах. Притом, брюки ему были явно малы и коротки. Мы ещё с Володькой удивились, неужели ему не могли подобрать брюки подходящего размера.

В одну из наших прогулок Вовка по доброте душевной чуть меня не угробил.

В те годы в канале вокруг Петропавловской крепости — Кронверкском проливе — давали на прокат вёсельные лодки и можно было покататься. Мы с Вовкой взяли напрокат одну и поплыли в сторону Невы. Под деревянным Кронверским мостом было узко, и течение было довольно сильным. Я разогнал лодку, сделал сильный гребок, чтобы проскочить под мостом, и резко повернул голову, при этом тёмные очки, которые были у меня на носу, слетели, стукнулись о борт и нырнули.

Очки было очень жаль. Это были шикарные, большие немецкие очки с цейсовскими стёклами. Я решил попробовать их достать. Причалили к берегу. Я пошёл по пляжу искать кого-нибудь с подводной маской. Нашёл молодую мамашу с ребёнком, у которого зачем-то была взрослая подводная маска. Мамаша с большим сомнением, но дала мне её на время. Мы приплыли обратно к мосту. Володька должен был удерживать лодку на течении на вёслах метрах десяти от моста. Я нацепил маску и стал нырять.

Глубина оказалась небольшой, метра три, но вода была очень мутной, видимость не больше одного метра. Чего там только не было на дне! Здесь я увидел спинку кровати, железный сейф без дверки, сковороду, кучу консервных банок и бутылок, пучки и петли различной проволоки. Течение было сильным, я был без ласт и меня всё время сносило и прижимало к деревянным, скользким брёвнам «быков моста».

При третьей попытке я увидел на дне рядом с кучей бутылок, аккуратно лежащие два гранёных стакана и понял, что ещё чуть-чуть и я найду здесь ещё и собутыльников. Понял, что очки унесло течением далеко в Неву и пора завязывать с этой глупой затеей. Я дольше обычного задержался под водой и очень захотелось подышать, но тут при всплытии, что-то вызвало во мне смутную тревогу, и я поднял голову и посмотрел вверх. Так оно и есть! Вовка — гад подогнал лодку, и я выныривал прямо темечком в обитый железом кильсон. Ещё секунда и я долбанулся бы со всего хода в лодку, и от удара выпустил бы воздух из легких… Я сделал два гребка в сторону и вынырнул со стороны кормы прямо головой в нос Володьке, который в этот момент склонился над водой, пытаясь высмотреть меня в мутной воде.

— Ржавый! Гад! Скотина! Что ты тут делаешь? Зачем ты сюда подплыл, ты же чуть меня не угробил!

Вовка быстро заморгал своими зелёными глазами и виновато забасил:

— Тебя долго не было, я подплыл и решил посмотреть где ты.

Володька никогда на меня не обижался, когда я его ругал, он знал, что я к нему очень хорошо отношусь.

Потом мы поступили в институты, я — в «холодилку», а Путя в университет на филфак. Учеба, новые друзья, новые увлечения, нас закрутило в вихре событий, но мы всё равно часто встречались и ходили вместе в походы.

Дважды я брал Володьку с собой на зимние каникулы на отдых в спортивный лагерь своего института под Сосново. Как мы там куролесили — это отдельная история. Мы целыми днями гоняли на лыжах, строили из льда санную трассу, организовали джаз-банду, лепили из снега скульптуры, участвовали в различных соревнованиях.

Учась в институте Вовка, завел себе собаку — щенка чёрного ньюфаундленда. Это была симпатичная псина, очень похожая на своего хозяина — такая же лохматая, круглая и неуклюжая. Пёс был очень забавным. Вовка рассказывал, что однажды, когда он залез отмокать в ванну, пёс решил, что хозяин тонет и начал лаять, скулить и ломится в ванну. В итоге пёс сломал шпингалет на двери, влетел в ванную комнату и, схватив Вовку за руку, попытался его вытащить.

Когда они шли рядом — более комичного зрелища я не видел. Вовка никогда не водил его на поводке и особой дрессировкой его не занимался. Каждый раз, встречаясь с ним на улице, я ругался с ним по этому поводу. Вовка только отмахивался от меня. Кончилось всё это трагически.

Это случилось на набережной Фонтанки. Вовка со своей псиной шли в гости к известному артисту Пляту, с которым, как он говорил, был дружен, когда его пёс спрыгнул на проезжую часть и был сбит машиной. Вовка долго переживал и винил себя.

После окончания института Володька женился на очаровательной девушке Ирине. Я очень порадовался за него. Ну, подумал я, наконец-то Вовку приведут в чувство, сделают семейным человеком, и он забудет свои выкрутасы. У них родилась дочка. Вовка был очень счастлив. Но он со своим взрывным характером так и не смог удержать возле себя такую интересную женщину. Очень жаль.

Володя занимался переводами, даже написал и подарил мне свою книгу. Книжка была наполнена юношескими фантазиями молодого охламона. Некоторые сцены были написаны очень талантливо. Очень жаль, что он не продолжил этот свой опыт.
Какое-то время Володька работал режиссером в любительском театре Дома Моряков. В результате своей бурной режиссерской деятельности Вовка попал под суд. Когда администратор Дома Моряков попытался сорвать спектакль, Вовка слегка побил его об стенку. Суд дал ему полтора года исправительных работ.

Исправляться Вовку отправили работать в морг санитаром. Пересказывать рассказ Вовки о том, как он таскал покойников, помогал их готовить к похоронам, о формалиновых ваннах я не буду. Досталось ему по полной.

Дальше о его жизни я знаю мало. Я уехал служить на Север на два года, потом работал и жил в Купчино и в центре бывал редко.

С большой, шикарной, трехкомнатной квартирой на Рубинштейна у семейства Путято, вот, что приключилось.

Их дом № 27 поставили на капитальный ремонт. На время ремонта их пересилили на маневренную площадь. Когда дом отремонтировали, выяснилось, что их квартира из трехкомнатной превратилась в двухкомнатную. Третью комнату присоединили с соседей. Хождения по инстанциям ничего не дали. Везде им говорили: «У вас квадратных метров на одного человека значительно больше санитарных норм, поэтому вам сделали урезание квартиры». Так у них квартира стала двухкомнатной.

С Вовкой мы встречались теперь только на школьных днях встречи.

Потом я узнал, что матушка у Вовки умерла, и он зачем-то продал свою шикарную двухкомнатную квартиру на Рубинштейна. Он сошёлся с какой-то женщиной и на деньги, вырученные от квартиры, они построили дом в Кирилловском. Там за городом они и жили. Вовка в городе появлялся очень редко. Где он работал и чем зарабатывал себе на жизнь я не знаю. По простоте душевной Вовка даже не оформил брак с этой женщиной, поэтому, когда она внезапно умерла, появился её взрослый сын и просто выгнал его из дома.

Вовка так бы и стал бомжом, если бы его уже взрослая дочь, которая с мамой уехала в Америку, не купила бы ему комнату в коммунальной квартире. Там Володька и жил, медленно опускаясь. Соседи у него были алкаши, которые пили настойку пустырника, покупаемого в аптеке в неимоверных количествах.

Лет пять назад Володька стал приходить каждый месяц в наш офис на Невском и рассказывать о своем житие-бытие. Рассказывал о своих ссорах с соседями алкашами, о том, что он написал большую книгу и её хотят издать в Швеции. Рассказывал о своих поездках в Германию, где живет его дочка и внучка. Он очень гордился своей дочкой и был очень рад за неё, что она вышла замуж за итальянца и живёт в Германии, и у неё хорошая работа. Но её фотографии и фотографии внучки ни разу не показывал.

По его рассказам зарабатывал он себе на жизнь переводами с чешского, которые он получал и отсылал по Интернету в интернет кафе.

Вовка всегда был большой выдумщик, поэтому очень трудно было отличить в его рассказах правду от вымысла. Он ходил с длинной прической лохматых, рыжих, редеющих волос и с длинной рыжей бородой. Странно, но у него не было совершенно седых волос. Но поскольку у него в коммуналке не было ванной комнаты, Вовка видимо мылся и стирался довольно редко, дух от него был очень крепкий. Поэтому все его рассказы о поездках вызывали большое сомнение.

Вовка жил в каком-то выдуманном им мире, в который он искренне верил и про который очень убедительно рассказывал.

В школе у него была неразделенная любовь — Лена Тяжло. Он даже поспорил со мной в девятом классе на ящик коньяка, что женится на ней. Ленка вышла замуж за другого одноклассника — красавца и спортсмена Сашку Бондаревского. Вовка очень тогда переживал, но ни одной бутылки коньяка я так и не увидел.

Год назад он стал рассказывать, что Лена нашла его и пригласила работать на фирму переводчиком, что они вместе ездили в Москву на поезде в одном купе, и он переводил ей на встрече с чехами. Он всё это рассказывал с такими подробностями и так красочно, что я даже усомнился, а может быть что-то из этого правда. Наведя справки через одноклассников, я убедился, что Лена его уже лет пять не видела. Видимо, у Вовки на старости лет открылась старая душевная рана.

Однажды он попросил в долг у меня сто пятьдесят рублей. Я естественно дал, зная, что он никогда не отдаст. Так и повелось. Он появлялся один-два раза в месяц, заглядывал в офис и вызывал меня. Я уже давно не приглашал его в кабинет, поскольку проветрить его после Вовки в течение дня было просто невозможно. Мы беседовали с ним на ступенях офиса, он рассказывал свои «новости», я давал ему денежку, и он уходил.

Несмотря на свое бедственное положение он не озлобился, не замкнулся в себе. Вовка никогда не жаловался мне на свою жизнь, не искал виновных и врагов, никого не ругал. Он просо потерял мотивацию, цель своей жизни, перестал быть кому-то нужен. Жил в своем, им же придуманном мире, в котором свои фантазии он выдавал за реальность. Очень любил свою дочку и внучку, мечтал быть с ними.

Последнее время самочувствие его становилось всё хуже и хуже. В пятьдесят два он уже ходил, как старичок, мелкими шажками и сильно горбясь. Рыжая борода и лохмы превращали его вообще в сказочного персонажа. В школе он был плотным толстячком, а теперь стал очень худым.

Надо отдать ему должное, он всегда приходил чисто одетый и всегда трезвый. Выпившим я ни разу его за последние годы не видел. А запах, который исходил от него, он просто не слышал, нос у него не работал.

В последние два года у него было несколько сердечных приступов и микроинсультов. Он по несколько месяцев лежал в больнице. Когда он здоровался, я ощущал слабое рукопожатие его влажной и холодной ладони. Уходя, он поднимался по лестнице медленно и с большим трудом. Вовка стал приходить по несколько раз в неделю, и я понял, что финансовая сторона нашего общения является для него не самой последней. Я стал давать ему больше денег, но видимо этого было мало.

Последний раз он пришел ко мне в день моего рождения — 4 декабря. Я был на объекте и, подходя к офису, увидел продрогшего Вовку. Он стоял у чугунных ворот в своем потрепанном пальтишке и его всего трясло. В руках у него был полиэтиленовый пакет.

— Лёнечка! Я поздравляю тебя с Днём Рождения! Это тебе подарок от меня. Я тут тебе картину написал.

Он всегда помнил, когда дни рождения у друзей, чего не скажешь обо мне. Я его поблагодарил за подарок, дал денежку, и мы расстались.

Я посмотрел ему вслед. В тот год на улицах города было очень много снега. Вовка шёл по узкой, скользкой дорожке вдоль дома. Шёл он по-стариковски медленно, при этом левую руку он немного отвел в сторону, для равновесия, а правой придерживался за стену. Я несколько секунд с горечью смотрел ему в след. Почему-то в этот момент я вспомнил свою старую фотку, где он молодой, крепкий, идет раскинув руки по обледеневшему краю крепостной стены на пятнадцатиметровой высоте. Шёл так же медленно и осторожно, потому, что тогда нам было, что терять. Хотя мы этого и не понимали. Тогда, впереди была вся жизнь. Было здоровье.

А сейчас остается только беречь то, что от него осталось.

Придя в офис, я посмотрел подарок. Это была белая рубашка на подростка, жестяная банка с индийским чаем и «картина». Картина представляла собой мокрую картонку, которая использовалась кем-то, как мольберт.

Больше я его не видел. Пытался дозвониться ему в январе, но его мобильник молчал.

К сожалению, я так и не смог ничем реально помочь по жизни своему лучшему другу детства. Обидно, что такой добрый, отзывчивый, талантливый и очень одинокий человек так и не смог найти себя в лихолетье нашей жизни.

Мы помним и любим тебя, Вовка!